Р. Скотт Бэккер - Воин Доброй Удачи

Она шагнула к нему, и раб еще больше сжался в своем укрытии.

– Придешь? Придешь ли ты к Ней?

Он с заверением потряс головой, но женщина уже отвернулась, зная ответ. Не спеша она приблизилась к занавешенному входу, мельком оглядев себя в длинном овале стоящего серебряного зеркала.

Помедлила у светильника, рассеянно блуждая глазами по гибким линиям своего возрожденного тела. Показала язык своему отражению, наслаждаясь увиденным…

Вернуться, пережить непостижимую утрату, сморщиться и поблекнуть – а потом вновь расцвести! Псатма Наннафери никогда не страдала суетным тщеславием своих сестер. Она не жаждала, как другие, тайных сношений. Только при исполнении обрядов ее плоть просыпалась. Она до сих пор бурно радовалась этому Дару, которым обладала только она одна. Триумф молодости, расцвет сил и знание своего тела, облаченного в плотные шелка, а не в старческое рубище.

Ее храмы разграблены и сожжены. Сестры изнасилованы и убиты, а она стоит здесь, опьяненная бурным весельем.

– Ты – как собака? – задала она вопрос, стоя у входа. – А, Змееголовый?

На пороге стоял Меппа. Узорчатые полы одежды разлетелись и застыли в воздухе у него за спиной. Внутрь проник высокогорный холод.

– Ты, – тихо, но резко произнес он.

Он держал голову ровно, но его соляная випера направила свой черный шип прямо на сжавшегося от страха раба. Верховная жрица улыбнулась, сознавая, что старик не доживет до рассвета. Он принесет себя в жертву ради нее и тогда придет к…

– Вечно на страже у двери хозяина, – рассмеялась она.

– Прикройся, наложница.

– Тебе не нравится то, что ты видишь?

– Я вижу внутри тебя увядшую старуху.

– Значит, ты еще мужчина, а, Змееголовый? Ты судишь о моей красоте и ценности по юности моего чрева… Моей плодови…

– Попридержи язык!

– Полай, полай, пес. Разбуди хозяина. Посмотрим, чью морду он разобьет.

Сверкающая змея наконец обернулась к ней. Губы на лице с серебряной повязкой сжались в тонкую линию.

Псатма Наннафери вновь принялась рассматривать своего чудесного двойника в зеркале.

– Ты несешь Воду в себе, – сказала она последнему сишауриму, погладив ладонью плоский живот. – Как океан! Ты можешь сокрушить меня по своей малейшей прихоти. А сам просто стоишь, изрыгая угрозы и оскорбления?

– Я служу своему господину.

Верховная жрица расхохоталась. Вот, поняла она, ее новый храм, армия дикарей, несущихся по землям, куда избегают заходить даже пастухи. И эти варвары, эти фанимцы – ее новые жрецы. Какая разница, во что они верят, если им удалось осуществить необходимое?

– Но ты лжешь, – прохрипела она старческим голосом.

– Он был помаза…

– Был помазан! – проворчала Псатма. – Да не тем!

– Прекрати кощунство…

– Глупец! И все они тоже. Все люди, все эти воры! Все думают о себе, что они – центр земли. А ты нет. Ты видел. Ты один знаешь, как мы ничтожны… всего лишь пылинки, пятнышки в бурном черном потоке. И ты обращаешь свою веру к абстрактному заблуждению – Единому Богу! Кидаешь кости, надеясь на спасение, когда всем нам нужно преклонить колени!

Сишаурим ничего не сказал в ответ. Випера изогнулась, чтобы заглянуть жрице через плечо, и перекрестный узор змеиной чешуи замерцал при свете лампы.

Женщина оглянулась и увидела нагого Фанайяла, который стоял, пошатываясь, позади нее. В неверном свете он казался каким-то иллюзорным.

– Теперь видишь? – спросил Меппа. – Предательство! Бесовщина! Господин, прошу тебя, скажи, что ты видишь!

Фанайял-аб-Каскамандри провел рукой по лицу, глубоко вздохнул, шумно втянув воздух.

– Оставь нас, Меппа, – грубо ответил он.

Последовало минутное противостояние, взаимное оценивание трех сильных личностей.

В тишине слышалось только дыхание. Затем, едва поклонившись, сишаурим удалился.

Падираджа приблизился к хрупкой женщине сзади.

– Ведьма! – крикнул он, разворачивая к себе.

Сжав руки на шее, наклонил ее назад и опять выкрикнул:

– Проклятая ведьма!

Жрица, хрипя, схватила его мускулистые руки, выгнулась обнаженной дугой у его пояса.

И Фанайял еще раз изнасиловал ее.

Раб, все еще сидевший меж диванами, обреченно взирал на них, и по лицу его катились слезы…

Мягкую землю глубоко вспахали.

Скромная церемония приветствовала прибытие Святейшего дяди в Анлиаминские Высоты у потайных ворот мрачными словами и подозрительными лицами. Рабы держали вышитые тенты, защищая его от дождя, образуя туннель из поднятых рук, чтобы Майтанет избежал унижения промочить свою одежду. Келмомас украдкой передразнивал позы матери и ее свиты. Дети, несмотря на всю свою рассеянность, всегда очень бдительны в своем страхе перед родителями и быстро меняют поведение согласно обстоятельствам. И Келмомас не был исключением.

Нечто очень важное должно было вот-вот произойти – даже дураки-министры матери это понимали. Келмомас заметил, как горбатый старик Вем-Митрити недоверчиво мотал головой.

Шрайя Тысячи Храмов ждал допроса от самого одаренного сына своего Господина.

Майтанет с явным раздражением стряхнул капли с рукава. Он едва не оттолкнул в сторону Имхаиласа и лорда Санкаса, чтобы предстать перед хрупкой императрицей, которая даже под белой сверкающей маской держалась с вымученной холодностью. И уже не в первый раз Келмомас почувствовал ненависть к дяде, не столько из-за его крупного телосложения, а скорее, из-за того, сколько места он занимал. Какой бы ни совершался обряд, будь то восхваление Господу, венчание, проповедь или омовение ребенка, от Анасуримбора Майтанета исходила аура сокрушительной силы.

– Уволь меня от этого легкомыслия, – рявкнул он. – Я справлюсь сам, Эсми.

Он надел белую рясу с вышитой золотой каймой и все свои солидные регалии. Единственным украшением его одеяния, не считая массивного Бивня с Кругораспятием на груди, были золотые наручники, выполненные в стиле древних сенейских мотивов.

Не говоря ни слова, императрица склонила голову настолько, сколько требовал джнан. Келмомас при этом почувствовал, как ее рука крепко сжала ему плечо.

Юный принц-империал с наслаждением вдыхал запах дождя, который процессия внесла в кабинетные залы дворца. Влага коробила шелк и фетр. Мокрые ноги хлюпали в сандалиях. Волосы прилипали к лицу.

Никто не проронил ни слова, кроме Вема-Митрити, который, как только они поднялись к дверям Секретариата, с извинениями спросил Эсменет, может ли он продолжить путь в своем темпе, щадящем для его старых костей. Оставив немощного адепта школы Саик позади, они пошли дальше по бесконечным лестницам и переходам, где на каждом углу стояли эотийские стражники с каменными лицами. Настенные светильники тщетно пытались разогнать сумрак, потому приходилось шагать в темноте. В отличие от матери, которая шла, устремив сосредоточенный взор только вперед, Келмомас не мог удержаться от того, чтоб не глазеть по сторонам, пытаясь сравнить два дворца – видимый и невидимый.