Андрей Колганов - Жернова истории 3 (СИ)

Это, разумеется, насторожило не только меня, но и тех, кого можно было отнести к "правым", не оставившим выдвигавшиеся предложения без внимания, сделав целый ряд критических выпадов в их сторону. Однако острая полемика по этим вопросам не развернулась: повестка дня не предусматривала принятия резолюций по тем вопросам, по которым наметилось расхождение. Тем не менее, всем было ясно, что внутри ЦК назревает конфликтная ситуация, ибо разноголосица мнений была налицо.

Немало понервничать меня заставило обсуждение проблем реорганизации Коминтерна. Только на Пленуме я, как и подавляющее большинство членов ЦК, ознакомился с предложениями Политбюро по этому вопросу. Феликс Эдмундович, свято блюдя партийную дисциплину, не стал заранее рассказывать мне о принятых решениях. Оказалось, что содержательно партийная верхушка взяла на вооружение почти все мои тезисы, за исключением одного...

Главный докладчик по этому вопросу, Николай Иванович Бухарин, основной упор сделал на рост самостоятельности, организованности и боевитости компартий, на успешный процесс их большевизации.

- В силу этого, - резюмировал докладчик, - больше нет нужды в жестком централизованном руководстве и мелочной опеке компартий со стороны центральных органов Коминтерна. Международная солидарность коммунистов теперь может осуществляться на более гибкой основе, предоставляя компартиям больше самостоятельности в учёте национальных особенностей своих стран.

Бухарин заявил так же о необходимости сокращения аппарата Коминтерна, уменьшении затрат на его содержание, и о переносе аппарата из Москвы. В качестве места для новой резиденции предлагалась Прага.

- С чешскими товарищами вопрос предварительно проработан, и они заверили нас, что серьезных препятствий для деятельности аппарата Коминтерна в Чехословакии не предвидится, - доложил Николай Иванович.

Помимо этого, предлагалось ввести должность председателя Исполкома Коминтерна. Бухарин особо отметил:

- Мы считаем, что ВКП(б) не следует предлагать кандидата на этот пост из своих рядов. Такое решение, как и перенос аппарата в Прагу, лишат наших противников повода кричать о "руке Москвы".

Но вот дальше Николай Иванович с пафосом повторил и развернул крайне неприятный для меня пассаж, опубликованный в "Правде" от имени Политбюро:

- Отдельные наши товарищи, - и его голос приобрел угрожающие оттенки, - справедливо критикуя некоторые не слишком удачные стороны работы Коммунистического Интернационала, проявили поразительную политическую близорукость, договорившись до того, что всерьез стали обсуждать: а не выйти ли ВКП(б) из Коминтерна? (Шум в зале).

Поскольку мое выступление на совещании Военно-промышленного комитента СТО слышали многие, то, несомненно, большая часть членов ЦК, если не все поголовно, уже знали, кто такие эти "отдельные товарищи". Бухарин же, проехавшись еще немного по поводу безответственной болтовни и верности партии принципам пролетарской солидарности, завершил свое выступление, так и не назвав мою фамилию.

Некоторые другие делегаты (Лозовский, Куйбышев, Ломинадзе), так же не преминули помянуть политическую близорукость и безответственную болтовню - и опять-таки без упоминания каких-либо имен и фамилий. Зная нашу политическую кухню, легко было понять, что такое безымянное шельмование означает: либо мне делается серьезное предупреждение, чтобы не лез публично со своими завиральными идеями, либо Политбюро не хочет разбираться со мной открыто, а устроит выволочку с оргвыводами в рабочем порядке.

По окончании Пленума, закрывшегося в субботу, весь следующий день я провёл дома, в основном у кроватки больного Лёньки. Да, без антибиотиков одолеть ангину тяжеловато. Однако температура у сынишки всё же начала спадать. В понедельник, как только освободился на работе, тоже рванул домой. Сидел рядом с сыном, и, плюнув на ещё не возникшие авторские права Носова, развлекал Лёньку историями про Незнайку и его друзей.

А когда дети уже спали, да и взрослые готовились отойти ко сну, в прихожей задребезжал звонок телефона. Кидаюсь туда, чтобы поскорее снять трубку и не дать разбудить сынишку. В трубке раздался голос, который я не сразу узнал. Лишь потом понял, что звонит Станислав Мессинг. Голос был совсем чужой, какой-то помертвевший:

- Час назад от сердечного приступа скончался Феликс Эдмундович.

Я стою у телефона, продолжая сжимать в руках трубку, хотя в ней давно уже прозвучал сигнал отбоя. Затем механическим движением возвращаю её на место. Знал же, что нитроглицерин - это только отсрочка, но так хотелось верить, что его изношенное сердце протянет ещё немного. На негнущихся ногах делаю шаг к комнате. В этот момент в прихожую заглянула Лида. Вид у меня, наверное, был тот ещё, потому что она сразу встревожено спросила:

- Что случилось?

- Дзержинский... Умер... Сердце... - выдавливаю из себя слова.

Жена бросается навстречу, пряча голову у меня на груди, а я обнимаю её за плечи. Какое-то время стоим молча, пока из комнат не появился Михаил Евграфович, краем уха уловивший какой-то разговор в прихожей, после которого дочка с зятем так и не вернулись оттуда. Кратко объясняю ему, в чем дело. Он тоже некоторое время стоит молча, потом произносит:

- Хорошего человека потеряли... Что же теперь с тобой будет, Виктор?

- А что со мной? - известие о смерти Феликса Эдмундовича совершенно не располагало меня к размышлениям о собственной судьбе.

- Красин умер, Дзержинский умер... - задумчиво протянул мой тесть. - А больше ни с кем из высшего руководства тебе таких доверительных отношений и не удастся наладить, пожалуй. Но вот зубы на тебя точат многие.

- С чего бы? Я вроде никому дорогу не переходил, гадостей не делал, политическими обвинениями не швырялся.

И в самом-то деле: может быть, далеко не всем по нраву те позиции, которые я отстаиваю, и путь наверх мне, конечно, закрыт, но врагов я, вроде бы, приобрести не успел?

- Эх, Виктор, - вздохнул Михаил Евграфович, - ты же не первый год уже трешься в нашей бюрократической машине, а юношеский идеализм у тебя всё никак не выветрится. Неудобный ты. Все твои начинания... как бы это лучше сказать... они нацелены на то, чтобы наших чиновников не только всерьез работать заставить, но ещё и думать при этом над каждым шагом. А кому из них такое может быть по нраву? У Дзержинского под началом ты и то многим рисковал. А уж без него... - он махнул рукой. - Из нынешних верхов может, кто и станет тебе благоволить. Только сдается мне, они из таких будут, что при случае себя не защитят, не то, что тебя, - и тесть с печальным видом покачал головой.

Мои мозги постепенно обрели способность соображать и обдумывать сказанное. Да, отец Лиды прав. Пожалуй, можно по многим вопросам найти общий язык с "правыми", но они даже своих позиций удержать не смогут - дело явно к тому идёт. И надеяться, кроме как на самого себя, не на кого. Впрочем, если уйти в тень, не отсвечивать, то есть шансы сохранить своё кресло. Вот только зачем мне кресло, если ценой за него станет невозможность действовать? Я не такой самоотверженный человек, как Феликс Эдмундович, чтобы буквально сгореть на своем посту, но и сидеть, сложа руки, мне совесть не позволит. На память пришли любимые многими авторами книг про попаданцев слова, обычно приписываемые Марку Аврелию: "Делай, что должно; случится то, чему суждено". Приверженностью к фатализму никогда не страдал, и голову мне подставлять, прямо скажу, боязно. Но и увиливать от ответственности, которую сам на себя взвалил, не буду.