Бен Элтон - Время и снова время

– Красная Роза! Красная Роза! – скандировала озлобленная толпа.

Она не хотела слушать безвестных неотличимых бородачей, левацких умников. Она требовала гвоздь программы. Пугало. Революционную ведьму. Польскую шлюху. Розу Люксембург, которую многие чтили, а большинство ненавидело. Социал-демократа, но известного пламенного радикала и заклятого врага династии Гогенцоллернов.

«Черта с два они ее получат, – подумал Стэнтон, – Роза Люксембург слишком умна. Нужно быть чокнутой самоубийцей, чтобы появиться перед толпой».

И тут, к изумлению Стэнтона и всех прочих, именно это и произошло. От группы на краю помоста отделилась фигура и, прихрамывая (следствие болезни, перенесенной в пятилетнем возрасте), решительно вышла на середину.

Маленькая, скромно одетая женщина. Кремовая юбка, белая блузка, черный галстук и простенькая шляпка неопределимого под светом фонарей цвета. В отличие от соратников женщина не надела черную траурную повязку. Напротив, грудь ее гордо пересекала красная лента.

На миг изумленная толпа смолкла. Как она решилась выйти к тем, кто жаждет ее крови? Воспользовавшись тишиной, женщина заговорила. Она привыкла к публичным выступлениям, и потому без всяких рупоров ее хорошо слышали хотя бы в первых рядах толпы.

– Друзья мои! – выкрикнула женщина. – Благодарю, что вы пришли на митинг, и прошу вашего внимания. Я хочу кое-что объяснить. Да, я считала покойного императора деспотом, но…

Продолжить она не смогла.

Разумеется, она хотела сказать, что осуждает убийство, но ей не дали. Толпа кинулась вперед, будто хищник на жертву. Хилую шеренгу рабочих вмиг смяли, и студенческий авангард оказался на помосте, прежде чем кто-либо успел скрыться. Бунтовщики тотчас пустили в ход дубинки, обрушив шквал ударов на опешивших стариков и их защитников.

В здание полетели кирпичи и булыжники, послышался звон разбитого стекла. Куда смотрит полиция? – подумал Стэнтон. Но у той, конечно, были дела поважнее, чем спасать социалистов, виноватых или безвинных, от заслуженной порки.

В суматохе Стэнтон потерял из виду Розу Люксембург. Наверное, она укрылась в здании. Ее принципиальность и безоглядная отвага восхищали. Ни к чему, чтобы толпа ее растерзала. И потом, ее превозносила Бернадетт. Дай-то бог, чтобы она успела спастись.

И тут Стэнтон ее увидел.

Плененную. В лапах толпы. Ее подняли над головами и передавали друг другу, точно сверток. Беспомощная мышка в когтях кошачьей стаи.

Ее тащили к фонарному столбу.

Неужели хотят линчевать?

Именно. И не просто хотят . Уже делают. Коллективная истерия стала незыблемой. Как всегда бывает, толпа подчинилась стадному чувству. Если любого из этих консервативных молодцев отвести в сторонку и спокойно спросить, вправду ли он хочет совершить хладнокровное убийство, без суда и следствия повесив человека, то почти наверняка каждый открестится. Но скопом, в безликом людском месиве, охваченном радостным безумием, все они были глухи к доводам разума. Даже если бы кто-нибудь осмелился их привести.

Тем более жертва подходила по всем статьям.

Императора убил социалист, а она – самая известная берлинская социалистка.

Баба. Иностранка. Революционерка. Жидовка.

Вздернуть еврея? В сословии немецких юнкеров это не считалось большим грехом. В сотне миль на восток евреев вешали для развлечения.

Устоять просто невозможно.

Стэнтон не верил своим глазам. Добропорядочный город, прославленная столица мира, еще днем восхищавшая электрификацией, трамвайной сетью, транспортными артериями и моторизованной доставкой «Кофе и торт», столица, которой завидовал весь мир, всего за несколько часов превратилась в джунгли.

Кровожадность охватила не всех. Вокруг Стэнтон видел встревоженных людей, которых, как и его, поразила скорость, с какой развивались события. Но в центре бури толпа обратилась в единого многоголового монстра. Через перекладину фонарного столба перебросили веревку. Электрический фонарь, сияющий символ организованной и прогрессивной нации, мгновенно преобразилсся в виселицу, готовую услужить самым низменным первобытным инстинктам.

Лицо извивавшейся жертвы, то попадавшее под резкий свет фонаря, то скрывавшееся в тени, попеременно казалось ярко-белым и серым, белым и серым. Такое маленькое лицо. Такая маленькая женщина. И вместе с тем такой большой человек. Стэнтон читал, что во время своих выступлений она будто становилась выше ростом, ее сочный голос и острый ум завораживали слушателей. Но сейчас прославленный интеллект ей не помощник. Губы ее шевелились. Пытается урезонить своих палачей? Открыть им глаза на бессмысленность их действий? Нет, скорее всего, молит о пощаде, что в равной мере бессмысленно.

Десятки рук ее дергали, пихали и подталкивали к виселице. Жить ей осталось не более минуты.

Стэнтон отвернулся. Чтобы не видеть, как она умрет.

Но тут в голове его прозвучал голос. Голос Бернадетт. С милым ирландским акцентом. Он нашептывал в самое ухо: Она удивительная женщина. Я перед ней преклоняюсь. Очень умная, очень страстная, очень смелая и очень значимая .

Бернадетт сказала это ночью в Вене. Губы ее были так близки, что нежно чиркали его по щеке. А сейчас голос ее продолжил: Ну что ж ты, капитан Стэнтон из десантного спецназа? Ты допустишь, чтобы беззащитная невинная женщина умерла? Вот так поступит британский солдат? Только не забудь, что ее линчуют из-за тебя! Осталась в тебе хоть крупица чести?

Сказано в точку.

В другое ухо зашептала Кэсси. Обе женщины призывали действовать.

Вспомнилось письмо в бумажнике. Я никогда не жалела, что вышла за военного. Потому что знала: ты веришь в то, ради чего рискуешь своей жизнью.

Таким она его любила. Того, кто поступает правильно.

С девушками не поспоришь. Он должен повести себя как мужчина.

Хью стал пробиваться в гущу толпы. В конце концов, что ему терять? Миссия выполнена, история еще не написана, его жизнь принадлежит ему, а поступки его значимы не больше и не меньше, чем поступки других людей. Он волен в своих действиях и вправе рискнуть жизнью, чтобы ни в чем не повинную женщину не вздернули на фонарном столбе.

А если он разделит ее судьбу? Что ж, не худший способ умереть.

Времени мало.

Ну шевелись же! – понукал голос Бернадетт в одном ухе.

Скорее, Хью, скорее! – подгонял голос Кэсси в другом. – Они убьют ее!

Стэнтон буквально прорубал себе дорогу, угощая поставленными ударами тех, кто мешкал подчиниться его отрывистым командам. По опыту он знал, что разъяренная толпа опасна, но в то же время тупа и безвольна, и решительный человек может с ней справиться. Многие уступали ему дорогу охотно, полагая, что он рвется стать палачом, и втайне радуясь, что кто-то другой выполнит грязную работу, а они лишь безответственно насладятся зрелищем.