Андрей Валентинов - Дезертир

Небо было серым и плоским. Оно находилось совсем рядом — только протяни руку. Но я знал — это мне не по силам. Я не мог двинуться, не мог даже закрыть глаза, чтобы очутиться в спасительной темноте. Все потеряло смысл перед беспощадной истиной, близкой и безликой, как эта неровная, шершавая небесная твердь. Я умер. Я умер, и умер давно.

Голоса возникли внезапно — неясные и приглушенные, хотя говорили, как мне почудилось, совсем рядом. Вначале я не мог разобрать ни слова, но затем смысл стал доходить, словно кто-то, сжалившись, вновь даровал способность понимать уже ненужную мне человеческую речь. Те, что никак не хотели оставить меня в покое, были чем-то недовольны, голоса звучали раздраженно и зло.

— Еще один!

— Да пошли отсюда! Он же мертвый!

На миг я испытал облегчение. Да, я мертв, и пусть меня оставят в покое — одного, под серым холодным небом. Но голоса не стихали, они звучали все ближе, и вот небо дрогнуло. Вначале я не понял, но затем кто-то далекий и невидимый подсказал: меня приподняли, мне повернули голову…

— Хорош!

— Брось его, сержант! Вон их сколько! Надо мной склонились тени — неясные, размытые контуры, в первый миг показавшиеся громадными, неправдоподобно высокими. Небо исчезло, мою голову вновь повернули, темная тень коснулась'шеи…

Удивленный свист. Призрак, склонившийся надо мной, распрямился.

— Живой! Гражданин лейтенант, этот жив!

Жив? Я хотел тут же возразить, но не смог даже шевельнуть губами. Наверное, этот, кто подошел ко мне, на войне совсем недавно, если путает такие очевидные вещи…

…На войне! Я вспомнил! Меня убили на войне. Но не в бою, а как-то иначе. Впрочем, это уже все равно. Сейчас тот, кого назвали лейтенантом, подойдет и велит оставить меня в покое. Я мертвый, все, что со мной хотели сделать, уже сделано…

Второй призрак — такой же неясный, еле различимый на фоне серого неба, на миг оказался совсем рядом.

— Да, живой… Странно, он же весь в крови! На миг я ощутил обиду и злость. Что они там, ослепли? Почему меня не хотят оставить в покое? Что им нужно?

— Приколоть, гражданин лейтенант? Если бы я мог усмехнуться, то, конечно, сделал бы это. Нашли чем напугать! Меня, мертвого!..

— Погоди, гражданин Посье. Посмотри документы… Меня вновь приподняли, темное пятно оказалось у самого лица. Кажется, обшаривают карманы… И вновь я ощутил злость — за такие вещи расстреливают! Мародеры! Был бы я жив…

Снова свист — удивленный, даже растерянный.

— Деньги! Ого! Гражданин лейтенант!

— Фальшивые?

На мгновение мне захотелось, чтобы деньги, которые они вытащили у меня из карманов, оказались непременно фальшивые. Из олова. Или даже из свинца, еле покрытого серебром…

— Настоящие вроде… Гражданин лейтенант! Вот!

Вот!

— Что это?

Заминка. Тени были по-прежнему рядом. Что-то их заинтересовало, что-то необычное. Я уже понимал — не деньги. Что-то лежало у меня во внутреннем кармане, и это «что-то» сейчас внимательно разглядывается теми двумя, которые никак не хотят оставить меня в покое.

— Гражданин… Гражданин Шалье… Голос звучал совсем по-другому — негромко, виновато. Тень склонилась совсем близко…

— Гражданин Шалье! Вы меня слышите? И вновь хотелось объясниться. Я не Шалье! У меня была фамилия, было имя — когда-то, когда я был жив. Но эта фамилия звучала совсем иначе! Наверно, меня спутали с каким-то другим человеком — с гражданином Шалье, который действительно жив, которому, конечно же, надо помочь…

— Да…

Вначале я не понял, откуда донесся голос, но затем с изумлением сообразил, что это мои губы шевельнулись и это я попытался ответить — негромко, еле слышно…

— Гражданин Шалье! — Теперь в голосе лейтенанта звучала радость. — Все в порядке! Вы среди своих! Я — лейтенант Дюкло из роты Лепелетье 1 1 Рота названа именем Лепелетье де Сен-Фаржо, видного якобинца, убитого в январе 1793 года. ! Сейчас позовем врача…

— Не надо, лейтенант. Я не ранен…

Я ответил, не думая, хотя и не солгал. Врач мне не нужен, и я не ранен. Но откуда-то издалека, словно с края света, донеслась странная мысль. Солгал не я, солгал он. Я, кем бы я ни был когда-то, не среди своих. Свои не называют друг друга нелепым словом «гражданин». И в той армии, где я когда-то служил, не было и не могло быть никакой роты Лепелетье. Роты должны иметь номера…

И вдруг я понял, что призраки исчезли. Вместо неясных расплывчатых силуэтов передо мной были люди — обычные молодые парни в синих шинелях с белыми ремнями. Тот, что слева, наверно, лейтенант — на его треуголке я заметил большую трехцветную кокарду…

Трехцветную? Я ощутил какую-то странность. Кокарда не должна быть трехцветной! Она должна быть белой! И шинели не могут быть синими! Синее носят враги…

Все стало на свои места. «Синие»! Мы так и называли их — «синие»! Каратели… Убийцы… Рота Лепелетье — кажется, тот, кем я был раньше, слыхал о такой!

— Вы — из Внутренней армии?

— Так точно, гражданин национальный агент 2 2 Национальный агент — специальный уполномоченный Революционного правительства. ! Только вы не разговаривайте. Нельзя вам! Эй, где там врач?

Национальный агент? Эти слова мне ничего не сказали, но теперь я уже понимал, что случилось. Меня приняли за другого — за национального агента Шалье, который в отличие от меня жив и даже не ранен. И виной этому документ — тот, что вытащили из внутреннего кармана моего камзола. И вдруг я вспомнил, как выглядит этот документ — большая, плотная, чуть желтоватая бумага, сложенная вчетверо, с загнутым уголком. Да, эту бумагу я помнил, как и то, что я не имел к ней никакого отношения. Мне ее дали — перед самым концом, перед тем, как я увидел склонившееся надо мною серое небо…

— Где тебя носит, гражданин? Скорее! Эти слова относились явно не ко мне. Рядом были по-прежнему двое, но вместо молодого парня в треуголке — того, кого лейтенант называл гражданином Посье, оказался кто-то другой — средних лет толстячок с небритым подбородком и в совершенно штатского вида шляпе.

— Где тебя носит, гражданин Леруа? Скорее!

Сейчас все выяснится! Этот Леруа (неужели нельзя сказать «господин Леруа»?) явно врач. И каким бы он ни был скверным врачом, он, конечно же, определит, что я мертв. И тогда меня оставят в покое. В покое… Большего мне не хотелось, да и невозможно мечтать о чем-либо другом такому, как я. Ведь мне уже ничего не надо…