Кирилл Еськов - Америkа reloaded game (с редакционными примечаниями)

Откуда-то из-за спины расплывался уже волнами тошно-сладкий запах откупоренного хлороформа; все мысли его были на диво спокойны, двигаясь внутри черепа с неспешностью вуалехвостых золотых рыбок в стеклянном шаре: «Можно б, конечно, напоследок дернуться и запачкать кровью с мозгами генеральский паркет – но чего ради?.. Да и оружия всё равно нету – Век Валгаллы не видать !..»; сбоку меж тем обсуждали деловые вопросы:

И лишь в самый последний миг он отловил непоправимую свою ошибку, ту единственную, что имела сейчас значение: «Я же не сказал им там, как зовут маль…»

30
Ветлугин аж щекой дернул, процедив «Однако…»: ротмистрова лёжка на постоялом дворе, хозяин которого откликнулся нынче поутру на его объявление, смотрелась предосудительно даже по меркам Московской заставы. Ладно там перекатывающиеся под ногами порожние водочные бутылки и неснятые башмаки поверх одеяла, но «калашников», валяющийся прямо на замусоренном полу в полутора вершках от бессильно свесившейся с койки руки Расторопшина, – это уже по любому чересчур… Настолько чересчур, что как-то невольно начинаешь примечать и иные странности: ну, например, неодинаковые этикетки на тех бутылках – это что ж, тот еще и дегустации тут устраивал, выбирая водку повкуснее?..
Он покосился на постную хорьковую мордочку застывшего у притолоки хозяина и понял, что не верит ни единому его слову: больно уж ко времени тот заявился со своим известием, будто пропавший отставной офицер («…десять рублей вознаграждения за подтвердившиеся сведенья, двадцать пять – за самого человека») четвертый уже, почитай, день как беспросветно квасит в его заведении: «Забрали б вы его уже, а, барин? Заплатил-то он за постой не скупясь и вперед – грех жаловаться, да только к нему, того и гляди, чертенята навяжутся в собутыльники, а он человек горячий, южный – чуть чего, сразу за ливарьверт… Прислуга уж в нумере прибираться отказывается – боязно!»
…Он и объявление-то дал тогда в газеты с тем лишь, чтоб легализовать (как выразился Максим Максимыч) возможные будущие наводки от Топографической службы, а ни на какой «самотек» и близко не рассчитывал. Давешней ночью в его номер деликатно постучали и, как он примерно и ожидал, подсунули под дверь неподписанный конверт с посланием, склеенным из газетных вырезок: разыскиваемый им военный топограф пребывает под стражей в купеческом особняке у Лесного порта (адрес прилагался), периодически используемом Третьим отделением как секретная тюрьма для террористов – для спецобработки оных с последующей их ликвидацией . Нагляделся он в той тюрьме, надо полагать, такого, что выпустить его на волю теперь всё равно нельзя, при всём желании. Однако поскольку всё творящееся в особняке абсолютно противозаконно, грамотно организованный публичный скандал может вынудить жандармское начальство пойти на попятный: голубеньким придется прятать концы в воду, укрыв своего секретного арестанта от официального российского правосудия в весьма кстати подвернувшейся Америке.
Послание явно составляли второпях: слова вырезАли из газет (судя по шрифтам, минимум из двух разных) целиком и склеивали, не сильно заботясь о падежах-спряжениях – так что текст в итоге производил впечатление писанного малограмотным иностранцем: «Моя твоя мало понимай»; впрочем, именно такого впечатления автор, возможно, и добивался. Исходило послание, надо полагать, от Топографической службы – хотя могло быть и ровно наоборот: из сАмого что ни на есть Третьего отделения. Мотивы у последних опять-таки могли быть самые разнообразные: начиная от желания кого-то из голубеньких подложить свинью сослуживцам, занятым в несанкционированном расследовании, и кончая тайным бунтом внутри самогО жандармского ведомства против народившейся там практики «исчезновений» революционеров – как тяжкого преступления против правосудия, несмываемо позорящего страну и ее верховную власть. А может, писано и не теми, и не этими, а вообще «Землей и волей» – иди знай… Важно тут лишь то, что его – в любом варианте – норовят использовать в этой игре как пешку; пешкам, конечно, случается стать проходными, но роль ферзя-бис привлекала его ничуть не больше – ибо это вообще не его Игра.
В его Игре хватало одиночных горных маршрутов со смертельными номерами вроде скальных работ на сыпухе и сложного общения с местными , живущими грабежом караванов и работорговлей, но вот «спецобработок» и «ликвидаций» (о коих поминают вскользь как о чем-то общеизвестном и общепринятом) в ней точно не предусматривалось; равно как и самОй необходимости соваться под руку к Третьему отделению, сцепившемуся в жестком клинче с Топографической службой. Однако путь к отступлению он себе начисто отрезал еще тогда, в кабинете Максим Максимыча, вслух объявив Расторопшина «своим человеком»: слово не воробей, джентльмены, слово не воробей… Это при том, что сам ротмистр, кстати, никакой «вассальной присяги» ему не приносил, и… И тут он решительно сказал себе «стоп» («Как там говаривал мсье Талейран – “Не доверяйте первым порывам, ибо они почти всегда добрые”?..»), спустился на нижний этаж гостиницы и, еще секунду поколебавшись (всё-таки ночь-полночь на дворе…), осторожно постучал в нумер семь. Открыли ему почти сразу.