Андрей Валентинов - Несущий Свет

Это был тоже выход. Побыть здесь, попытаться связаться с придурком-Арцеуловым и вытащить его с этой проклятой войны…

…Но Степа понял, что и это не выход. Шекар-Гомп растет с каждым днем. Что-то страшное клубится в самом сердце Революции. Медлить нельзя.

Его больше не уговаривали. Похоже, его собеседники тоже что-то поняли. Косухин коротко простился и, не отвечая на вопросы Шарля, вышел на улицу. На душе внезапно стало спокойно: он окончательно решился, а значит, был свободен…

Прощались вечером на перроне вокзала, где Косухина ждал поезд до Гавра. Все старались казаться веселыми – и сам Косухин, и Тэд, и Карно, который все совал Степе свою визитную карточку, заказанную, по его словам, специально для этого случая. Степа не возражал, записал адрес Валюженича и даже адрес его отца в Абердине. Но Косухин знал, что писать не сможет, а ему самому посылать письма некуда: постоянного адреса у него не было уже четвертый год. В последний момент, вспомнив, он назвал Тэду адрес единственного человека, который мог помочь связаться с ним, – Николая Лунина, да и то при условии, что Коля жив и вернулся в Столицу…

…Поезд нырнул в затопившие вокзал вечерние сумерки, привычно застучали колеса. Все было кончено. Оставалось добраться домой, а там уж – увидим, какая у него, Степана Косухина, выйдет фортуна…

…Через неделю он был уже в Ревеле. За время путешествия Степа тщательно продумал свой будущий доклад в комиссии Сиббюро. Версия выстраивалась четко: он попал в плен к белым гадам под Иркутском, его вывезли в Китай, а там с помощью товарища Джора и его славного партизанского отряда он сумел добраться до Индии. Паспорт и деньги ему достали, само собой, индийские большевики – лучшие сыны страдающего под колониальным игом великого народа. Маршрут через Париж тоже не вызывал сомнений – он был самым коротким…

Другой свой доклад Степа также продумал. Но он предназначался для других ушей. Косухин решил сразу же попроситься на прием к товарищу Троцкому – а там уж рассказать обо всем…

Следовало предусмотреть все мелочи. Адреса и визитную карточку Шарля он уничтожил, револьвер оставил у Тэда. Вызывал сомнения лишь его странный паспорт; и Степа пожалел, что не сумел сохранить удостоверения уполномоченного Сиббюро. Теперь, когда он приближался к границе, оно оказалось бы весьма кстати…

В Ревеле, где на каждом шагу звучала русская речь, Косухин решил вначале договориться с кишевшими тут контрабандистами и перейти границу нелегально. Это было безопаснее: он мог сразу же уехать в Столицу и явиться в ЦК. Но, подумав, Степа решил, что это все-таки неправильно. Он не шпион и не эмигрант – он красный командир, и нелегальный переход границы может вызвать ненужные подозрения.

Степа добрался до Нарвы и вышел к первому же пограничному мосту. Молодые ребята в высоких суконных шлемах, таких же, какие носили бойцы 305-го, но с привычными звездами, недоуменно осмотрели его паспорт и позвали находившегося тут же уполномоченного ВЧК…

…Его ни о чем не спрашивали и отвезли во Псков. Два дня Степа скучал в одиночке местной тюрьмы, покуда его не вызвали на допрос. Молодой чекист, похоже, принял его за белогвардейского шпиона, предложив тут же покаяться, обещая от имени советской власти проявить в этом случае снисхождение. Косухин терпеливо выслушал, а затем четко и спокойно назвал свою фамилию, номер партийного билета и фамилию товарища Смирнова. Глаза молодого чекиста чуть не вылезли на лоб от удивления, и Степе пришлось все это дважды повторить, покуда пораженный следователь не занес сказанное в протокол.

Конечно же, его и не думали отпускать, но чекист заверил, что телеграмма будет немедленно отправлена в Столицу. Несколько дней Степу не трогали, кормить стали получше и ежедневно приносили газеты. Косухин прочитывал «Правду» и «Красноармейца» от корки до корки, с радостью ощущая себя дома. Тюремные стены не смущали: все должно было скоро выясниться.

Все действительно выяснилось, причем скорее, чем он думал. Уже на третий день после допроса, ближе к вечеру, дверь камеры открылась, и на пороге появился все тот же чекист. На этот раз он назвал Степу «товарищем», лихо подбросил руку к козырьку и сообщил, что Степин вопрос решился. Косухин подумал было, что пришла телеграмма из Сиббюро, но следователь сказал, что за Степой приехал специальный представитель из Столицы с чрезвычайным мандатом.

На мгновенье Косухин почувствовал нечто вроде гордости. Все-таки его не забыли! Он одернул пиджак, провел рукой по отросшей за эти дни щетине, жалея, что нет времени привести себя в порядок, и проследовал в тюремную канцелярию.

За деревянным столом сидел человек в командирской шинели с большими красными звездами в петлицах. Увидев Косухина, он пружинисто встал и затушил в пепельнице папиросу.

– Здравствуйте, Степан Иванович!

Косухин хотел было ответить, но застыл на месте, не в силах сказать даже слова. Перед ним стоял Венцлав.

Над городом стлалось черное облако дыма, сквозь которое то и дело прорывались вспышки взрывов. Александровск горел. Штурмовые колонны ворвались в город с рассветом, а сейчас был полдень, бешеное июльское солнце заливало степь, и многочасовой грохот боя стал настолько привычен, что уже не воспринимался сознанием.

Арцеулов опустил бинокль и передернул плечами. Он до сих пор не привык наблюдать бой издалека, каждый раз ощущая себя дезертиром. Там гибли его товарищи, а он, подполковник Русской Армии, прохлаждается на командном пункте. Порой это становилось невыносимо.

– Скучаешь, Слава? – генерал Тургул опустил бинокль и не торопясь достал портсигар. – Брось! Через пару часов посмотрим все вблизи. Комиссары уже выдыхаются…

– Ну и нервы у тебя, Антошка! – когда вблизи не было подчиненных, генерал-майор Антон Васильевич Тургул, командир легендарной Дроздовской дивизии, был для Арцеулова по-прежнему «Антошкой», впрочем, как и он, специальный представитель Ставки Главкома, – просто Славой.

– В штыки тянет? – улыбнулся Тургул. – Имей в виду, не будешь слушаться, сообщу Барону, и тебя запрут в санаторий. Ты его знаешь!

Арцеулов улыбнулся в ответ, но улыбка вышла грустной. В боях ему, как и иным представителям Главнокомандующего, участвовать запрещалось. Его дело – присутствовать – и он присутствовал, честно пытаясь даже в этой дурацкой должности делать что-либо полезное. Но выходило плохо. Все вообще шло как-то не так…

Арцеулов почувствовал это сразу, как только болгарский пароход высадил его у Графской пристани. Его тут же арестовали и, не спрашивая ничего, отконвоировали в ближайший равелин, где им занялась контрразведка.