Андрей Посняков - Ливонский принц

– Воеводы Василия Иваныча люди? Ему-то я все про ваши бесчинства и расскажу. Думаю, не помилует.

Услыхав знакомое имя, бросившиеся на прорыв погромщики в растерянности замерли и переглянулись.

Тот, что в колонтаре – главный, – озадаченно поскреб бороду и поклонился.

– Ты это, Арцымагнус Крестьянович… не гневайся. Перепутали мы твоих немцев с ревельскими. Война – всяко бывает.

Опричников пришлось отпустить – не казнить же – хоть и натворили они на мызе изрядно: убили хозяина и почти всех слуг, сожгли зерновой амбар, да так, по мелочи – изнасиловали дворовых девок… А вот младшую сестру Марты – не успели. Вышедший из сарая Альфонс молча вытер окровавленный клинок куском соломы.

– Там девчонка, мой король. Плачет, но платье не изорвано, целое.

– Марта! – опричники еще не успели скрыться, как по крыльцу сбежал худенький мальчишка в белой, с бурыми пятнами рубахе, растрепанный.

– Марта…

– Тоомас… – девушка со слезами обняла брата. – Ты цел? Цел… Ох, наш бедный отец… Как мы теперь будем жить? Ах… поблагодари же скорей нашего доброго короля Магнуса!

Оба бухнулись на колени.

Леонид спешился, подошел и, подняв Марту, ободрил, как мог:

– Ничего, ничего… Всяко бывает – война. А мыза ваша еще вполне целая, не успели сжечь.

– Зерно, – простонал Тоомас. – Они сожгли посевной амбар.

А вот это было по-настоящему страшно! Жители окрестных хуторов вряд могли бы поделиться запасами, даже за хорошие деньги – семян обычно хватало в обрез, только-только для самих себя.

– Вы сможете купить зерно в Нарве, – успокаивающе улыбнулся король. – Там же наймете подводы. Денег я вам дам… Альфонс!

– Да, мой король?

– Завтра же выдашь им из моей казны десять талеров. Нет! Двадцать! Надеюсь, этого хватит.

Со смешанным чувством возвращался Арцыбашев к себе в Оберпален, домой. С одной стороны, было радостно от того, что хоть чем-то он смог помочь несчастным людям, с другой… сколько таких несчастных было сейчас по всей Ливонии и не только там? Всем не поможешь, увы.

Слухи о «добром короле Магнусе» расползлись по бывшим орденским землям довольно быстро, и искать защиты у новоявленного монаха стали уже не только «свои», но и «чужие», что, кстати сказать, значительно ослабило позиции шведов – многие в Ливонии теперь больше верили своему новому королю. А он старался никому не отказывать в помощи и защите, правда, сам теперь почти никуда не ездил, просто посылал отряд верных ландскнехтов, набранных фехтовальщиком-адъютантом Труайя по большей части из прибалтийских – ивангородских – русских да из финской ижоры. Воины выдвигались под двумя стягами – желто-зеленым ливонским флагом Ливонского королевства и золотистым русским – образом Владимирской Божьей матери. Иногда опричники и стрельцы слушались, но чаще – нет, и тогда возникали стычки, обычно заканчивающиеся трупами и жалобами с обеих сторон.

Очередной такой случай произошел в самом конце октября невдалеке от замка Вейзенштейн, что в паре ней пути от Ревеля. Местный барон поддерживал шведов, и вся земля его подверглась разорению на полном для того основании – как вражеская территория. «Добрый король Магнус» строго-настрого запретил своим ландскнехтам обижать мирных жителей: с одной стороны, дабы не повредить свой, столь благоприятной для общего с Иваном Грозным дела, имидж, с другой же – просто из обычного гуманизма, столь свойственного человеку двадцать первого века.

Магнус-то запретил… А вот русские воеводы – нет. Да и с чего б им запрещать-то? Грабеж на войне – обычное дело, многие с того и жили, затем воевать и шли. Грабили и грабили – все так в то время делали, даже понятия такого – «мирное население» – не существовало, армии кормились с той земли, по которой шли, там, где воевали.

Вот и под Вейзенштейном… Тут Леониду с обоими воеводами пришлось столкнуться, и столкнуться всерьез – едва ль не до драки. А началось все с того, что отряд ивангородцев обнаружил на лесной полянке дуб с прибитым к нему мертвым ребенком лет пяти, голеньким и, словно еж иголками, утыканным стрелами. На столь же страшненькую находку наткнулись и наровчане, и ижорцы… да многие. Обо всем, естественно, доложили королю.

– Опричники так играются, – покусав ус, спокойно пояснил Труайя. – Забава такая – на меткость из луков бьют.

– Да, но ведь – в детей!

Фехтовальщик презрительно хмыкнул и махнул рукой:

– Так то не дети, а немцы – так кромешники мыслят. К тому же еретики лютеровы – во много крат зверей лесных хуже. Чего ж по ним не пострелять?

– Дети – еретики… – задумчиво прошептал Арцыбашев. – О времена, о нравы! Анри! Альфонс! Всем передать – ежели кто такое безобразие вдруг увидит, всех «забавников» стрелять тут же бессудно.

Адъютант покачал головой:

– Как же стрелять-то, ваше величество? Ведь союзники же, самим царем присланы.

– Садисты и прочие извращенцы есть не союзники, а преступники, – гордо дернул шеей король. – А с царем сам потом говорить будут. Так что – под мою ответственность…

– Но… стрелять…

– Ладно, не стрелять. Коль будет возможность – так задержать, расследовать – и судить. Да, да, судить. Как за воинские преступления – вот так-то.

Первые такие «игрунчики» попались уже дня через три. Как ни странно, оказались они вовсе не опричниками, а обычными парнями из небогатых московских дворян, воинскими людьми боярина Ивана Петровича Хирона-Яковлева. Трое еще весьма молодых – лет по двадцати – людей, на вид вполне симпатичных, этакие добрые молодцы – кровь с молоком, веселые. Вся троица искренне недоумевала, за что это их король Арцымагнус Крестьянович вдруг захотел наказать, что они такого сделали-то? Подумаешь, поигрались немножко… Дети? Какие дети? Эти-то нехристи? Да и вообще, негоже врагов в живых оставлять, сколько бы там им лет ни было.

– Долболобы, – выслушав, выругался Леонид. – Молодежь безбашенная, мать вашу так! Лютеране они или католики, а все равно в Христа-Бога веруют. Вы вот представьте только – и ваших детей так-то…

Один из парней вдруг потупился:

– Братца мово младшенького вот тоже так… татарове!

– Вот! А вы что же, такие же? – не на шутку взбеленился Магнус. – Мирных жителей обижать, тем более детенышей беззащитных – разве то для воина дело?! А вот я в Москву отпишу… отцам-матерям, девушкам, невестам вашим. Каково им узнать будет, что сыночек их… или жених, суженый – младенцев беззащитных постреливал, словно какой-нибудь печенег-нехристь?!

Вот тут парней проняло. Потупились, поникли головами, опустив очи долу. Один даже в носу принялся ковырять – от стыда, видно. А что? Может, и так – от стыда. Просто, видно, никто раньше не объяснял, что есть удаль молодецкая, а что – омерзительная всякому разумному человеку гнусность.