Кирилл Еськов - Америkа (reload game)

В общем, в Петрограде рассудили, что гнев своих мужиков будет пострашнее гнева чужого Петербурга, и лучше уж оставить всё как было. Ну, а Петербургу на этом месте просто ничего уже не оставалось, кроме как учредить Министерство колоний, дабы «восстановить вертикаль власти» – так, кажется, это дело обозвали… Единственное, чего этим добились – что «Гишпанская клятва» калифорнийцев приказала долго жить, а реальных-то средств воздействия на них как при мудрой матушке Елизавете не было, так и сейчас нету! Так что, если называть вещи своими именами, дело там идет к Петроградскому чаепитию , или чему-то вроде…

– А что, нельзя было предусмотреть для Калифорнии какой-нибудь «особый режим» введения в действие Манифеста? Чтобы не загонять их в угол? – Расторопшин, как и положено человеку военному, политической озабоченностью не страдал, однако в день смерти Николая Павловича он, как и немалое число его боевых товарищей, перекрестился с немалым облегчением, а к реформаторской деятельности Александра Николаевича относился весьма сочувственно; и что ж тут за глупость-то такая, а?

– Тут всё сложнее, и про это в европейских газетах уже не прочтешь… Молодой император крайне ограничен в свободе маневра, а флажок на его часах уже почти падает. Николай Павлович, умирая, ввел его в курс дела: дескать, «Сдаю тебе команду не в полном порядке» – но что всё настолько не в порядке, он понял, лишь заступив на должность…

Нас и нам подобных персон, ротмистр, обычно приводят к мысли, что «дальше так жить нельзя» паровой флот и железнодорожные коммуникации – в смысле их фатального для обороны страны отсутствия, плюс известная шутка: «Это неправда, будто Россия технически отстала от Запада на тридцать лет! На самом деле она отстала навсегда». Иных больше впечатляют бессильная резолюция Николая на деле о постройке Тульского шоссе: «Шоссе нет. Денег нет. И виновных тоже нет», его признание наследнику: «Похоже, у нас в России не воруют только два человека – ты да я», и запальчивые инвективы по адресу коррупционеров в собственном ближнем круге: «Рылеев с сообщниками – те бы так со мной не обошлись!» На самом деле же это – лишь следствия, а в основе всех наших здешних неустроений лежит крестьянский вопрос. Без его решения ничего у нас тут не сдвинется, и Александр, слава богу, уяснил это обстоятельство вполне отчетливо, как «необходимое, но не достаточное условие».

И ведь нельзя сказать, будто Николай Павлович в тот крестьянский вопрос не вникал! Вникал, и выводы делал вполне адекватные: «Сие есть не право крепостное, а бесправие» – это ведь не Герцен в своем «Колоколе» бабахнул, а самолично государь-император; и о своем намерении «вести процесс против крепостного права» объявил едва ли не по восшествии на престол, а уж Секретным комиссиям по подготовке крестьянской реформы все и счет потеряли – как бы не больше дюжины… Но всё как-то более важные дела отвлекали: то Турция с Персией, то Польша с Венгрией, то в Сардинском королевстве кто-то неправ; «Седлайте коней, господа: в Париже революция!» – до мужиков ли тут?..

Ну, и итог: смертность у крепостных росла всю вторую четверть века и к концу ее достигла почти шестидесяти на тысячу, тогда как у свободного населения Империи была – лишь чуть больше среднеевропейских сорока. В 40-х и 50-х годах смертность среди помещичьих крестьян сплошь и рядом превышала рождаемость – прежде такая жуть творилась разве только в военных поселениях. И никакие войны-неурожаи тут ни при чем, ведь среди государственных крестьян, прямо по соседству, ничего похожего не наблюдалось; а «при чем» была – сверхэксплоатация-с!.. Это при том, что Николай и законы принимал специальные, чтоб ту барскую живодерню хоть в какие-то рамки приличия ввести – но что ж тут поделаешь, коли численность дворянства за полвека с небольшим выросла вчетверо, и все кушать хотят, да еще и обзаводиться всякими затейливыми продуктами заграничной промышленной революции... Так что тянуть с реформой было уже некуда – всё, край.

– Сверхэксплоатация – это прям как будто из революционной брошюры, – хмыкнул ротмистр (благо отношения позволяли).

– Это – из государственных статистических отчетов. А если демографическая статистика сама по себе выглядит как революционная брошюра, это, согласитесь, больше говорит о правящем режиме, нежели о революционерах... Заметьте: главная организация тех революционеров именуется «Земля и воля». Так вот, по части «воли» никаких особых возражений от нынешних крепостников не поступало – их вполне устроила бы, к примеру, аграрная программа наших светочей свободы, декабристов: «освобождение» крестьян без земли. Император, по счастью, на это не повелся – и продавил-таки правильный вариант освобождения, с земельным наделом; да, верно – лишь с частью земли, и за грабительский выкуп (так что мужики в массе своей все равно остались недовольны), но добиться большего он не мог никакими силами – ну, разве что возглавить самолично ту «Землю и волю»... Сопротивление реформе и так-то было совершенно бешеное, на всех уровнях – от уездных дворянских собраний до верхушки госаппарата, ту реформу готовившего...

– А это правда, будто в ночь подписания Манифеста император держал прямо у Зимнего катер под парами?

– Правда. И покушений опасался всерьез. И имел для тех опасений все основания... Так вот, по ходу той борьбы «крепостников» с «реформаторами» – назовем их так – и вспомнили вдруг о Русской Америке. Кого-то из реформаторов (вроде бы Милютина) осенила идея: возложить проведение реформы в Америке на самих же крепостников, укомплектовав их лидерами новообразованное Министерство колоний: справятся – молодцы, нет – можно гнать со службы; в любом случае, шаловливые ручонки их на всё обозримое время будут заняты. И если бы Петербургу удалось поставить на своем, Калифорния с «восстановленной вертикалью власти» стала бы для тех ребят неплохим утешительным призом. Как известно, «Революция это прежде всего сто тысяч вакансий» – ну вот и здесь похоже...

– И что – государь тАк вот, безропотно, сдал своих компаньерос?

– Ну, сказывают, будто поначалу он был против, но апологеты идеи поставили вопрос ребром: «Выбирайте, Ваше Величество, что вам нужно: великие Америки или великая Россия?» – и тот согласился разыграть этот «гамбит с жертвой фигуры»… Они ведь у нас вообще любят всяческие «гамбиты» и концепцию «меньшего зла» (которое «меньшим» сплошь и рядом оказывается исключительно для них лично...), да и компаньерос тех сдают уже не в первый раз – при полном, впрочем, ихнем понимании.

…Николай Павлович очень удачно для себя дезертировал тогда в мир иной, откосив от необходимости самолично подписывать капитуляцию в достойно увенчавшей его правление Крымской войне и переведя стрелки на наследника. Принять поставивший точку в военных действиях австрийский ультиматум России от 2 декабря 1855 года выпало уже Александру. Понятно, что у его представителя на Парижском конгрессе, графа Орлова, козырей на руках было – шиш да кумыш, и отстаивать еще и интересы Калифорнии (которая сильно облегчила положение Метрополии, фактически выведя из войны Англию) тому было просто не с чем. Колония опять оказалась предоставлена самой себе – и опять успешно отбилась в одиночку!