Олег Таругин - Комбат. Вырваться из «котла»!

Капитан Минаев оказался ниже его ростом, но несколько шире в плечах. Лицо? Да самое обычное, вполне так себе славянского типа. Коротко стриженные русые волосы, небольшой шрам над левой бровью, еще один на скуле. Сергей улыбнулся, затем нахмурился, привыкая к мимике реципиента. Проверяя моторику, подвигал руками, несколько раз присел и прошелся по небольшой комнатке, остановившись возле письменного стола. На гнутой спинке венского – вроде так он называется? – стула висела гимнастерка, сложенные с армейской аккуратностью галифе лежали на сиденье. Полевая сумка и портупея с кобурой обнаружились на спинке кровати, увенчанной – видимо, в соответствии с местной модой – никелированными шарами-набалдашниками.

Расстегнув тугой ремешок, Кобрин откинул клапан кобуры и вытащил пистолет. Выщелкнув из рукояти магазин, зачем-то отвел и спустил с задержки негромко клацнувшую затворную раму. Оружие было отлично знакомо – восьмизарядный автоматический пистолет системы Токарева, калибр 62 мм: не полагаясь только на информационные «закладки» и память реципиентов, допущенных к прохождению «Тренажера», курсантов знакомили с огнестрельным оружием заданного времени. И даже проводили обязательную огневую подготовку – Сергей так и не узнал, откуда брали боеприпасы, то ли со складов стратегического резерва (что вряд ли, за 200 лет патроны просто не могли не «скиснуть»), то ли специально производили малыми партиями именно для нужд академии.

Убрав пистолет обратно в кобуру, Сергей выключил свет, напился воды из стоящего на столе стеклянного графина – отчего-то жутко мучила жажда – и подошел к окну. Отведя в сторону занавеску, выглянул наружу. Довольно просторный внутренний двор, более всего напоминавший армейский плац (да наверняка им и являвшийся), был пуст, лишь возле входа в соседнее здание топтался на одном месте, видимо, чтобы не заснуть, часовой. Над его головой горел фонарь, тот самый, что и освещал комнату. Память снова подсказала, что это и есть расположение первого батальона 239-го СП, одного из трех в дивизии. Вообще-то батальоны отдельно от полков не располагались, конечно, но тут случай особый, уж больно удобным для размещения оказался бывший польский военный городок. Который, увы, никак не мог вместить весь полк вместе с инфраструктурой. Охраняемое караульным здание – штаб, финчасть и особый отдел, в полусотне метров отсюда – казармы, еще дальше – хозяйство автороты и все такое прочее. Ну а сам он находится в доме комсостава, разумеется. В той его части, где размещаются не успевшие обзавестись семьями командиры.

Прохладный по ночному времени воздух был удивительно чистым, не испоганенным привычным городскому жителю смогом и одуряюще пах отцветающей травой и еще чем-то, вовсе уж незнакомым. Кобрин с удовольствием вдохнул полной грудью: раз, другой, третий – до тех пор, пока легонько не закружилась голова. В его времени такой воздух встречался разве что на недавно колонизованных планетах, еще не развернувших в полной мере программу индустриализации. Заметивший движение в окне часовой на всякий случай немедленно вытянулся по стойке «смирно», лихо брякнув о землю прикладом брошенной в положение «к ноге» винтовки с примкнутым штыком. Мол, глядите, тарщ командир, не сплю и бдительности не теряю! Улыбнувшись – солдат, вне зависимости от того, какой сейчас на календаре век, всегда и везде остается солдатом, – Сергей кивнул, задернул занавеску и уселся обратно на скрипящую кровать. Ну что ж, вот он и на месте. Причем как в пространстве, так и во времени. Как его зовут, где и когда он находится, теперь известно – пора разобраться с остальным.

Откинувшись на подушку, капитан поерзал, устраиваясь поудобнее, прикрыл глаза и начал «вспоминать» собственную биографию. Итак, родился он в 1916 году в семье, как принято говорить в этом времени, пролетариев, первый ребенок в семье. Мать – прачка, отец – рабочий железнодорожного депо, активный участник большевистского подполья, партийный стаж с 1904 года. Погиб в бою с белоказаками где-то на Дону в 18-м. Тогда же умерла от тифа младшая сестренка.

В 30-м Иван Минаев закончил семилетку и, твердо решив связать свою судьбу с армией – отчасти в память о сгинувшем в горниле Гражданской отце, – поступил в пехотное училище, которое закончил через три года в звании младшего лейтенанта. После училища нес службу в Белорусском особом военном округе, летом 40-го года переименованном в ЗапОВО. Успел Минаев и повоевать – после начала Второй мировой в качестве командира взвода участвовал в Польском походе; спустя год, будучи уже ротным, сражался на Финской войне, где заработал легкое обморожение, контузию и осколочное ранение от близкого разрыва вражеского снаряда – те самые два шрама на лице. После госпиталя, где он провалялся до конца весны, Иван Степанович вернулся в родную часть уже старлеем и с новеньким орденом Красной Звезды на гимнастерке. Ну а три месяца назад, в марте 41-го, Минаев получил капитанское звание и принял под командование полнокровный батальон. Не женат, детей не имеет, из семьи – только мать, проживающая в небольшом поселке Новочеркасского района.

Вот и вся немудреная жизнь того, чье тело он сейчас занимает, уложившаяся в несколько секунд воспоминаний. Прямая, словно штык от трехлинейной винтовки – полуголодное и холодное детство, проведенная в училищных стенах и продуваемых всеми ветрами палатках летних лагерей юность – и зрелость, которой суждено совпасть во времени с самой кровавой в человеческой истории войной. О которой капитан Иван Минаев – в отличие от капитана Сергея Кобрина – пока не знал. Хоть наверняка догадывался: память реципиента хранила воспоминания о политзанятиях, где комиссар, рассказывая о нерушимой дружбе и союзническом долге между СССР и Германией, одновременно напоминал о необходимости удвоить бдительность и быть готовым в любой момент отразить вероломный удар коварного врага. Да и в ведущихся на досуге между красными командирами разговорах никто особо не сомневался в скором начале войны. И противник назывался вполне определенно – те самые «друзья-союзники», чьи разведывательные самолеты в последние недели что-то уж больно часто «случайно» перелетали госграницу и подолгу барражировали над советской территорией, производя аэрофотосъемку и наблюдая за передислокацией войск.

Вот только в конкретной дате ее начала мнения расходились: большинство считали, что в этом году немцы не нападут, хоть до них и доводили данные разведки о сосредоточении сил противника на западной стороне Буга. Меньшинство, куда входили главным образом успевшие принять участие в боевых действиях ветераны, были уверены, что нападение неминуемо и начнется не позже июля, максимум – начале августа. Поскольку воевать в условиях осенней распутицы и тем более зимних морозов немцы не станут.