Вадим Чекунов - Тираны. Императрица

Глядя в разноцветные глаза адмирала Эллиота, капитан Генри Уинсли четко ответил:

— Так точно, сэр!

Нынешняя зима в Пекине выдалась на редкость морозной и бесснежной. Небо затянуло грязной пеленой. Ветер нес тучи колкой песчаной пыли из далекой пустыни. Завывая, швырял ее в дверные и оконные щели, выдувал тепло из жилищ, трепал одежду прохожих. За наглухо закрытыми ставнями зябли в холодных постелях горожане. Дрожь, кашель, озноб, скрип песка на зубах. Беспросветные унылые дни, долгие стылые ночи. Раскачивались блеклые от непогоды фонарики харчевен, трещали полотнища флагов над городскими стенами, слетали вывески, катился вдоль улиц мусор, горбились фигурки людей. Порой можно было передвигаться лишь на ощупь, хорошенько обмотав лицо тряпкой — иначе пыль так забьет глаза, нос и рот, что ослепнешь, а то и задохнешься. Песок и холод проникали повсюду.

Хозяин чайной лавки дядюшка Чжень кутался в стеганый халат и потирал руки — не столько от стужи, сколько от предвкушения прибыли. Зима — тяжелое время для рабочего люда. Каждую неделю замерзают десятки человек, в основном бездомные или несчастные кули , но и в жилищах погибают целые семейства. Уголь неслыханно подорожал, торговцы благодарили Небо и взвинчивали цену день ото дня. Не каждый горожанин мог позволить себе заснуть в тепле, многие треноги и жаровни стояли погасшими. Чем согреться в такое ненастье? Вечерами — стаканчиком душистой водки. Ну а утром и днем — конечно, чаем. Его у дядюшки Чженя — на любой кошелек и вкус. Посудники и лудильщики из окрестных лавок присылали подмастерьев за терпким темным сортом пуэра — шу , уже заваренным в стеклянной посуде — дешевые глиняные чайники для него не годятся. Хозяйки соседних домов приходили за развесным золотисто-коричневым шен . А рикши забегали выпить пару чашек подслащенного улуна , чтобы восстановить силы. Даже оборванцы- кули нуждались хотя бы в стакане кипятка, а иначе к концу дня упадут рядом со своими бамбуковыми жердями и корзинами и превратятся в кучу мерзлого тряпья.

В лавке дядюшки Чженя царили уют и тепло. Рубиново переливались угли на жаровне, побулькивал на спиртовке чайник. Пахло запаренными листьями и разопревшим деревом. День сегодня выдался удачный. Много клиентов, неплохая выручка.

— Никого не жалей, никому не давай товар в долг! — пересчитывая монеты и топорща редкие седые усы, поучал пожилой лавочник помощника. — Помни, чем заканчивается сострадание — никто тебе не вернет причитающегося. Взять того же полоумного Фэна, что решил торговать овощами. И что с ним случилось — опился водкой и умер прямо на улице. Подумать только! С юности горбатился на стройках и погрузках, а на старости лет решил уйти в торговлю… Разжился коромыслом, корзинами, на последние гроши закупил бобов да мерзлой капусты и давай ходить по улицам, покрикивать, будто он и впрямь заправский разносчик. Но кому такая еда нужна? Только совсем уж пропащим, так им даже и это купить не на что. А ведь Фэн и сам был из бедноты, поэтому и согласился в долг отпускать. Вот и разорился быстро! Запил с досады, а это дело до добра не доводило никого. Сердце-то у него было доброе, да вот голова дурная. Такому человеку нет места среди нашего брата! Знай — как трус непригоден для войска, так и человек с мягкой душой не годится для торговли. Какие могут быть чувства, если на кону дело и жизнь!

Дун Ли послушно кивнул. Это был широкоплечий малый с длинным шрамом на лбу. С наступлением холодов рубец багровел и выделялся сильнее, портя приятную внешность парня.

— Тебя не пожалел никто в свое время, и ты не обязан! — строго сказал дядюшка Чжень, покончив с подсчетом и берясь заскорузлыми пальцами за горячую чашку.

Хозяин был прав. Город — злая сила. В Пекине каждый сам за себя. Дун Ли давно уже убедился в этом. Ему, выходцу из шаньдунской деревеньки, притулившейся у подножия горы Тайшань, первые годы в Северной столице дались тяжело. Дома почти все соседи были родней, делили и радости, и беды. Все на виду. Чья-то семья коптит утку или варит собачатину — вся деревня принюхивается. То и дело во двор, где идет готовка, заходят гости — взглянуть на процесс, дать совет, поделиться опытом. Если утром чей-то ребенок упал и поцарапал коленку — об этом к обеду становилось известно каждому обитателю. Женщины, уже обсудив событие, успевали сообщить мужьям — старшие дочери приносили новость на гору, в каменоломню, вместе с узелками с едой. А уж если случалась ссора между какими-либо супругами, деревня оживлялась и возбуждалась, как потревоженный курятник. Гвалт разрастался невероятный. Одни вставали на сторону мужа, другие защищали жену, а третьи просто с удовольствием наблюдали за драмой, насмехаясь над обеими сторонами, бегая по дворам и разнося всевозможные сплетни. Порой несколько дней, а то и неделю с лишним, деревушка не могла успокоиться — о причинах конфликта давно забыто, но люди никак не хотели расставаться с будоражащим событием. Но никто не в обиде, даже давно замирившиеся супруги. Наконец появляется новая пища для пересудов — из одного двора пропала курица, и подозрение пало на кошку — разумеется, не собственную, а соседскую… И хотя глупая птица благополучно найдется спустя час, живой и здоровой, но гомон не угасает до позднего вечера — соседи ходят к друг другу мириться, а с ними и многочисленные свидетели разыгравшейся драмы с пропажей. Из курицы, ставшей причиной ссоры, сварен ароматный суп, и несправедливо обвиненные с удовольствием угощаются, нахваливая кулинарный талант хозяйки. Потчевать друг друга в деревне любили. Поводов имелось множество. В день поминовения, выпадавший на третий день третьего месяца по лунному календарю, все пекли красиво украшенные пряники; в восьмой день четвертого месяца приносили друг другу приготовленное на пару мясо; на праздник начала лета лепили пирожки с клейким рисом; в шестой день шестого месяца наступал срок первого сбора овощей; на праздник осени пеклись «лунные пряники»… И хотя продукты в каждом дворе использовались одни и те же, мастерство хозяек проявлялось в умении состряпать блюдо непохожим на соседское. Им следовало непременно угостить, чтобы выслушать похвалу, а затем провести в приятной беседе пару часов, присматривая за играющей ребятней.

Работали сообща, вместе ели, заботились о стариках и детях, праздновали и горевали. Только так уж сложилось, что в последнее время все больше случалось невзгод. То засуха, то ливни или морозы губили урожай, еды не хватало. Одна за другой закрывались каменоломни, кормившие всех окрестных жителей, — стройки горных храмов завершились, лестницы к вершине высечены. Когда не стало родителей, шестнадцатилетний Дун Ли, самый младший в семье, не пожелал продолжать семейное дело каменотесов. Оставив троих братьев и двух сестер, отправился в столицу на поиски лучшей жизни. С собой в дорогу взял лишь старое одеяло да лепешки, напеченные сестрами. Почти месяц шел пешком, выпрашивая горячей воды в попадавшихся на пути деревнях. Когда кончились припасы, работал за еду, нанимаясь носильщиком — чем ближе становился Пекин, тем больше людей сновало по дороге, многие тащили тяжелую поклажу. Город, словно огромная воронка, засасывал толпы народа из окрестных провинций. И вот как-то вечером, после очередного изнурительного дня, Дун Ли добрался до окраинных столичных поселков. Заночевав в наспех сооруженном шалаше, утром кое-как отмылся от грязи в холодной воде ручья и, подгоняемый голодом, направился в город.