Владимир Васильев - Чалма Искандера

— Воля Бога не угадывается, — кончиками губ улыбнулся Николай Константинович, — она неотвратима, ибо есть судьба.

— Оставим пока Господа в покое, спасибо ему, конечно, за помощь, — вмешался в назревающий теологический разговор Боровский, — но чудеса всегда имеют реальную основу. Чем и как вы лечились, дорогой князь?

— Послушно выполнял все ваши назначения, — заверил Романов. — Дарьюшки следили, не смыкая глаз. Еще местный табиб наведался, сказал, что народ его послал, а Аллах надоумил. Уже несколько дней капли его принимаю, смола какая-то горная, отвары трав принес. Надымил тут сушеными колючками, исрык называется. Дарьюшке наказал каждое утро дымить.

— Да, запах специфический, — принюхался Петр Фокич.

— А главное, наверное, — шепотом признался великий князь, — мне жить захотелось. Уже трое суток у меня господа офицеры… Я уверен, что вы с ЧК не связаны, — серьезно подчеркнул он. — Хочется признаться вам, что у меня с ними один фантастический проект, до воплощения коего я не имею права умереть.

Он с улыбкой изучил заинтересованные физиономии медиков.

— А признаться я вам должен по той причине, что необходимо ваше медицинское заключение: могу ли я принять участие в завершающей стадии этого проекта или нет.

— Врачи умеют хранить тайны, как и священники, — подтвердил Ясенецкий-Войно. — Мы внимательно вас слушаем, князь.

— Мы готовим акцию по освобождению моего двоюродного племянника и его семьи из заключения в Тобольске. Уже многое подготовлено, — сообщил князь. — Я финансирую.

— Вы?! — воскликнул Петр Фокич, не удержавшись. — После всего?

— Именно я, — кивнул великий князь, — и именно после всего. Возможно, это и есть особые виды на меня?

— Это богоугодное дело, — согласился Валентин Феликсович. — Но это не то, к чему вы призваны.

— Почему это? — обиделся Николай Константинович.

— Это исторически бесперспективно, — объяснил Ясенецкий-Войно. — С точки зрения истории, то есть Бога, ваш племянник — отработанный вариант, не справившийся со своей исторической миссией. Но это не значит, что его и, особенно, его семью, не надо освобождать. Обязательно надо, ибо скоро их будут убивать — исторический опыт подсказывает. Но ваша миссия иная.

— Вам-то откуда знать?! — воскликнул великий князь.

— Сон мне был… вещий… Он и заставил меня срочно к вам приехать… — с расстановкой сообщил Валентин Феликсович.

— А я-то думал, что моя просьба, — удивился Петр Фокич.

— Это само собой, — кивнул коллега. — Но я и ваше приглашение воспринял как знаковое продолжение сна.

— Заинтриговали, — нервно усмехнулся Николай Константинович. — Излагайте…

— Я так понял, что вы всецело доверяете своим друзьям, что в соседней комнате? — спросил Ясенецкий-Войно.

— Всецело, — подтвердил князь.

— Тогда давайте воссоединимся с ними, и я продолжу, — предложил Валентин Феликсович.

Князь неожиданно резво встал и быстро прошел в кабинет. Врачи поспешили за ним.

— Господа! — возгласил Николай Константинович. — Любезный Валентин Феликсович имеет для нас сообщение. Прошу внимательно выслушать.

— Во-первых, я полагаю, всех интересует состояние здоровья хозяина этого гостеприимного дома. Так вот, оно далеко от идеального, но уже не внушает недавних опасений. При продолжении лечения есть серьезная надежда на полное выздоровление. С учетом возрастных изменений, разумеется. Нет так ли, коллега?

— Совершенно согласен! — решительно согласился Боровский.

— Посему пункт первый: я как врач настоятельно не рекомендую физическое участие Николая Константиновича в практической реализации вашего проекта. Его надо доверить молодым. Не обижайтесь, князь…

Князь махнул рукой.

— Пункт второй: ваш проект — акция человеколюбия и в этом качестве всемерно оправдана, хотя есть у меня подозрение, что вы придаете ей значение историческо-политическое, — продолжил Ясенецкий-Войно. — Если мои подозрения верны, то вы пытаетесь идти ложным путем. Ясно, что России в настоящий момент необходим харизматический лидер, который смог бы объединить народ, занятый самоубийством. Но тому, кто отрекся, народ уже не поверит, да и в том, что происходит, очевидна вина императора, не справившегося с ситуацией. В одну реку нельзя войти дважды… Практически все члены императорской семьи, насколько мне известно, находятся под арестом.

— Это так, — подтвердил великий князь.

— Поэтому, — продолжил Валентин Феликсович, — наш многоуважаемый Николай Константинович представляет для России особую историческую ценность… Не потому, что на безрыбье и рак — рыба, — поспешил он уточнить, заметив готовые вырваться возражения присутствующих, — а по той причине, что он не скомпрометирован, а обижен свергнутой императорской властью, он царский изгой. Обиженный народ может принять его, как своего, а тот неоспоримый факт, что Николай Константинович добровольно проявлял заботу о простом народе, как русском, так и туземном — можете не сомневаться, люди о таком всегда знают, — этот факт позволит народу зародить в душе надежду на справедливую власть, которой он, несомненно, ждет как спасения от наступившего Армагеддона. Кроме тех, кто уже потерял человеческое звание и душу, обезумев от крови и насилия, которое ныне дозволяется безнаказанно творить. Армагеддон и есть борьба Христа в нас с антихристом.

— Вы к тому, что великий князь Николай Константинович Романов должен взойти на престол российский? — прямо поставил вопрос генерал Кондратович.

— К тому и о том, — кивнул доктор. — Мы должны просить его об этом. И уж никак не использовать в проектах по освобождению бывших монархов.

— В ваших словах чувствуется такая уверенность в правоте и праве, будто вам известна истина, — заметил полковник Корнилов, сузив и без того раскосые глаза, без раздражения, но с явным желанием услышать объяснения.

— Весть мне была, — без тени смущения ответил Ясенецкий-Войно. — Конечно, это был сон, но столь живой и убедительный, что я забыть его не могу и в деталях помню. И никогда прежде я ни о чем подобном не думал, чтобы предположить, что раздумья мои во сне реализовались. Последнее время меня больше беспокоит состояние больной жены, у которой открылся туберкулез, чем судьбы империи, уж извините, господа. А тут вдруг…

— И в чем же весть состояла? — спросил Романов.

— А в том, что венчал я вас на царство, хотя это в наших условиях право архиепископа Иннокентия. Но я знал, что он, уезжая в Москву по призыву патриарха Тихона, рукоположил меня в епископы и предоставил моему попечению Туркестанскую епархию. Не во мне суть, а в том, что я провозгласил царем Российским великого князя Николая Константиновича Романова как имеющего полное право на престол согласно всем законам престолонаследия, узаконив тем самым вашу эпатажную подпись Николай Третий. О факте такой подписи я до этого «сна» не знал. Вот и способ проверить — сон или весть! Было такое, Николай Константинович?