Татьяна Зубачева - Аналогичный мир - 4 (СИ)

Объявили его рейс, и Фредди встал. А ведь и впрямь Загорье — неплохой город, с перспективой, но точку там ставить нельзя. Сосняки уже есть, а дальше вглубь ни-ни. Ладно, переживём.

Лекции, семинары, библиотека, Комитет, архивы… что бы ещё навесить на себя, лишь бы забыть, не думать, не открывать с замирающим сердцем почтовый ящик в ожидании письма из Загорья. Да, Царьград и закрутит, и закружит… но всё это так… самообман. Женя обещала помочь, но что она может, хрупкая наивная девочка, где ей справиться… Нет, днём он держался. Иногда это — забыть и не думать — получалось. Но только иногда.

До Царьграда Бурлаков добрался в каком-то оцепенении. А дома его встретила Маша. Слава богу, ни о чём не спрашивая, захлопотала с чаем, обедом, или это был уже ужин — не помнит, ничего толком не помнит…

…К третьей чашке он немного отдышался.

— Как у тебя, Маша?

Она улыбнулась.

— Ну, слава богу, отошёл. Тяжело пришлось, Гаря?

— Не то слово, но ты не ответила.

— У меня всё в порядке, — она невольно вздохнула. — Сказали, что для такого прошлого всё очень даже прилично.

— Рад за тебя, — искренне сказал он.

— Ты иди, ложись, отдохни, — она встала, собирая посуду. — Тебе звонили, весь перечень на твоём столе.

— Спасибо, Маша, — встал и он. — Но ложиться я не буду.

Она не спрашивала и не спорила. И потому, что бесполезно, и чувствуя, что сейчас не в силах ему помочь.

До вечера он разбирался с делами, звонками, предупредил декана, что выйдет на лекции по расписанию и наберёт себе семинар, потом возился с отчётом и экспедиционным дневником. Среди прочего позвонил Тришке.

Монастырь не чуждался современности, и телефон там был. Но не по кельям, а через коммутатор-справочную. Услышав, что ему нужен Отец Трефилий, соединили сразу.

— Алло?

Он невольно отметил про себя, что раньше у Тришки такого красивого голоса не было, и, возможно, поэтому спросил с некоторой ехидцей.

— От молитвы не оторвал? Здравствуй. Узнаёшь?

— Конечно, Гошка, — старинное детское имя прозвучало с ласковой насмешкой. — И тебе здравствовать. Рад тебя слышать.

— Я тоже. Мне Гришка написал, что ты здесь, — и после невольной паузы: — Твои как?

Помедлил с ответом и Трефилий.

— Как у всех, Гоша. Кто-то уцелел. Деревню нашу всю выжгло, ты знаешь?

— Да, — и, чувствуя, что Трефилий медлит с вопросом, и понимая, с каким, сказал сам: — Мои все. О стариках ты знаешь. Римма…

— Я молюсь за них, — просто, с тем участием, в искренность которого веришь безоговорочно и сразу, сказал Трефилий.

— Спасибо, — Бурлаков сглотнул вдруг вставший в горле комок. Называть Тришку его «мирским» именем или детским прозвищем не хотелось, а как положено «отцом» — тоже, и он просто повторил: — Спасибо.

— Заходи, — пригласил его Трефилий.

— Хорошо, — и не удержался: — Пропуск нужен?

Трефилий негромко рассмеялся.

— Приходи. Ещё кто из наших здесь?

— Разве только Вояка. Камнегрыз в поле.

— Знаю. И Миклуха наш там же.

— Да. Я говорил, он мне и написал о тебе.

— Ну да, сам бы ты не сообразил.

Бурлаков перевёл дыхание. Мягко рокочущий голос Богомола, памятные с детства прозвища… нет, не всё потеряно и не всё пропало.

— А как твои дела?

— С Божьей помощью, спасибо.

Ещё несколько фраз, договорились созвониться, встретиться и простились. Бурлаков положил трубку и откинулся на спинку кресла. При встрече спросить у Тришки о чуде. Имеет ли оно продолжение? Или это… разовое явление. По определению чудо — уникально и неповторимо. Так что… будь доволен имеющимся. Мальчик жив, Серёжа выжил, сохранил память и разум, у него есть дом, любимая работа, рядом с ним любящие его люди, он учится. Так чего ещё тебе надо? А все его слова… ничего, переживёшь. А вот кому ты успел сказать, что Андрей Мороз и Серёжа Бурлаков — одно лицо? Только Маше. Но она знает о джексонвилльской могиле. Мишка… всего не знает. И более никто ничего не будет знать. Незачем. Помочь они не могут, а без их сочувствия он как-нибудь обойдётся. К тому же… Мишка не зря его самого на всё лето запрятал, и с той стороны по старым каналам идут сигналы, что недобитки шевелятся, а такой свидетель — лакомый кусок. Нет, сам он, если надо поработает «живцом», но мальчик… ни в коем случае. Так что… «дальше — молчание»…

…И покатилась, завертелась детским расписным волчком царьградская суета и суматоха. Лекции, встречи, Комитет, всякие конторы и бумаги, бумаги, бумаги… А письма из Загорья всё нет и нет.

Рукоятка ножа, которую ему тогда зимой дал Эркин, Бурлаков так и носил с собой. Опуская руку в карман, охватывал пальцами гладкую с еле прощупываемыми стыками между цветными полосками приятно объёмную пластину, будто… здоровался. Вечерами, как и тогда, после первой поездки в Загорье, случалось подолгу сидел, разглядывая её. Но тогда… тогда это было всё, что осталось от Серёжи. И это же он может сказать и сейчас, только добавив два слова: для него. Всё, что Серёжа оставил ему. Да, он виноват, он бросил их, на муки, на смерть… но если бы он остался… Неужели Серёжа не понимает, что он не мог остаться, даже просто где-то спрятаться и пересидеть, не мог… И вина его такая же, как у многих и многих тысяч ушедших воевать, только… велика твоя вина или мала, но это твоя вина и отвечать тебе, полной мерой.

Бурлаков тряхнул головой, с силой потёр лицо ладонями и спрятал рукоятку в карман. Всё, подбери сопли и слюни, Гошка, и давай работать. Прошлое необратимо и неизменимо, а вот будущее надо делать здесь и сейчас.

Женя больше всего боялась, что после приезда Бурлакова Эркин опять, как зимой, запсихует. Но, к её удивлению, обошлось. Эркин был сосредоточен, но не мрачен. Из-за чего он сорвался, что у него вышло с Андреем, Женя не спрашивала. Внешне всё было как обычно, и, памятуя, что от добра добра не ищут, Она тоже держалась так, будто ничего не случилось.

К тому же жизнь шла суматошная, каждый день наваливалась масса мелких, но неотложных дел, и думать о Бурлакове было уже просто некогда. Алиса училась хорошо и больше не дралась, ну, во всяком случае, учителя на неё не жаловались. У Эркина в школе тоже проблем не было, хотя над уроками он теперь сидел дольше, чем раньше. Жизнь Андрея на два дома тоже прибавляла хлопот.

А тут ещё Зина родила.

Больница в Загорье была маленькая и в Старом городе. Раньше хватало, да и многие по домам рожали. В Новом городе только поликлиника. Ну, на заводе заводская для своих, но тоже без родового отделения. Так что… хоть и известно всё, и проверяешься, и уж чуть ли не о месте договорилась, а началось всё неожиданно. Для Тима уж точно.

Всегда он просыпался легко, стоило ей чуть шевельнуться, а тут разоспался. Ездил с утра в Сосняки — шальные деньги тратить. За две машины премии огрёб, добавил чуток из ссуды, взял на работе в аренду грузовик-фургон — своему в половинную плату обошлось — и рванул. Сосняки и в воскресенье торгуют. А грузчиками поехали с ним Эркин с Андреем и ещё Петрак из его цеха. А в Сосняках… только начни, и пока деньги есть не остановишься. Андрей походил, покрутился вокруг книжных шкафов, но взял-то только сотню на книги и всякую мелочь. Потом пошли в джинсовый, там прибарахлились кто чем, а потом Андрей в книжном застрял, как, скажи, он весь прилавок за раз перечитать взялся. Эркин тоже книг купил. А, глядя на них, и Петрак махнул рукой — где наша не пропадала! — и купил своей быстроглазой большую книгу сказок с картинками. Его дочка, правда, в Старом городе учится, в Тихоновской школе. Вот ведь, скажи, память людская, сколько лет прошло и сколько всякого случилось, а самого первого директора, что чуть ли не на свои деньги школу построил так и до сих пор поминают. А вот книг на шауни не нашлось, продавщицы даже старшего товароведа позвали, так и она не слыхала, чтоб на индейском языке книги были, а на английском — пожалуйста. Выбрали сказки «Джек — победитель великанов» и две больших про художников, с красивыми иллюстрациями. Эркин купил про Джека для Алисы, а Андрей обе про художников, и на этом его деньги кончились. А Тим зато в мебельном развернулся. Еле-еле его покупки в грузовик впихнули и сами влезли.