Марик Лернер - Победителей судят потомки

И в обоих новообразованных учреждениях немалую долю имели старообрядцы. Личности основных вложившихся в банковское дело хранились в тайне, но не были ни для кого секретом. Уж для меня точно. И теперь, через этих хороших знакомых, под посредничество Вахтина и фактически на честном слове, большая часть имущества моего заложена под те самые ссуды, уплывшие во Францию.

Зато если император попробует взяться за меня всерьез, его ждет крайне неприятный сюрприз. Почти вся имеющая ценность недвижимость, включая огромные земельные владения, за исключением вот этого самого дворца в Царицыне и парочки домов в Москве, а также в Киеве и Петербурге, принадлежит отныне по документам совсем иным людям.

— Кто со мной честен, того и я уважаю, — сказал я. — Как сказано в Священной книге: «Не делай того другому, чего не хочешь сам получить». Или не так? — переспросил я, заметив мелькнувшую на лице собеседника тень. — Ну извини, дословно не упомню, но общий смысл наверняка верен.

— А ты в Бога-то веришь? — с жадным любопытством спросил он.

Не нравится мне этот разговор, и чем дальше, тем больше. Но правду я все же скажу. Иногда это лучше бесконечного красивого вранья. Старый стал, иногда хочется открыто высказаться, а даже Софье не всегда можно открыться. Да и учует Вахтин уклончивость. Тоже матерый волк и людей хорошо видит. Жизнь мне дали напрокат, и пользоваться одному себе на благо — с души воротит.

— Я верю в высшую сущность, — сказал я предельно честно, — которая станет нас судить потом. А здесь, на Земле, эта сила не вмешивается. Потому просить о помощи бессмысленно. У человека есть свобода воли, и он сам решает — помогать другим или резать соседа. Можно обращаться к Нему в любом месте и в любое время на родном языке. И не важно, как ты его называешь. И без разницы, произносишь Исус или Иисус, двое- или троеперстие творишь. Главное, на что направлены твои побуждения. Потому не стану я преследовать любое направление религии до тех пор, пока на пользу государству. Молись, как тебя устраивает. Но другим не указывай и в тарелку с указаниями, что можно и что запрещено, не лезь! Божественные откровения никогда не воевали и не воюют между собой, кто бы ни говорил обратного. Воюют догмы, созданные людьми. Если тебя в моих словах что-то отвращает, — добавил я после паузы, — порог вон там. Уходи и не возвращайся.

— Напротив, — довольным тоном сказал Семен, — вот теперь я понял. Ты к суду божественному готовишься и вечно просчитываешь, в какую чашу весов поступок добавится. Хороший он или плохой? Тяжело так жить, — вздохнув, явно посочувствовал он. — Без надежды на прощение слабого. Один окончательный и справедливый Судия.

Интересные он выводы сделал из сказанного, обалдеваю. Прямо на ходу изобрел концепцию равновесия. Это же ересь натуральная!

— Всегда помнить, сколько плохого и хорошего совершил, и не от души творить, а потому что важно. И ведь государственная должность заставляет принимать решения неоднозначные. Этому поможешь, того обидишь. Нам руку протянул, православные возмущены. И что важнее, где выгода больше?

Здравствуй, вечная теория малого и большого зла! Нешто до сих пор не придумали?

— Казалось бы, там, где останется больше довольных. А ты не пошел по легкому пути! — Похоже, он вообще начал разговаривать сам с собой. — Для пользы государства? Нет! Все существует окончательно для славы Божией.

Мне очень хотелось заявить: на Бога мы уповаем, но лучше подсуетиться самому. А от употребляющих эти слова желательно требовать весомые доказательства любых утверждений. Промолчал, естественно.

— Спасать людей, — сказал Семен уверенно, — деяние не просто милосердное, оно еще и на пользу душе. Человеку недоступно творить одно хорошее, он может лишь постараться свершить лучшее из возможного. А величие так просто никому не дается.

— Присаживайся, сударь, — радушно предложил я. В принципе я не хам, но тыкать нижестоящим принято. Это к равному по положению в России обращаются на «вы» и по имени-отчеству. А Гейслеру до меня при всех его немалых капиталах тянуться и тянуться. Причем во всех смыслах. Если бы я обратился к нему иначе, он бы всерьез удивился и насторожился. — Угощайся, элитная ломоносовка. В продаже не бывает, исключительно для близких и ко двору поставляю.

Иона Гейслер мало походил на заумного книжного червя, корпящего сутками напролет над мудростью Талмуда. Ходил обычно в немецком кафтане и имел телосложение грузчика. Ничего удивительного, что среди моих знакомых полно таких. Хлюпики обычно в детстве помирали или просили подаяние. Да и питание здоровое, пусть без особых изысков. Откуда писатели вроде Радищева взяли про крестьянскую нищету ужасную, не представляю. Или врали, или все это предстоит в будущем. Народ размножился, земли больше не стало, а до освобождения из крепости пришлось сидеть друг у друга на головах. Сколько евреев было перед Первой мировой? Раз в десять больше нынешнего, а территория прежняя, вот и стали недоедать, и хлюпики от рахита. Русские хоть в Сибирь ехали и на Кавказ.

Ругался он тоже соответственно, на нескольких языках. Правильные черты лица, отсутствие горбатого носа и кучерявой шевелюры. Волосы коротко остриженные на голове, кроме двух прядей, которые падают с висков, и роскошная черная с проседью борода.

Его легко можно было принять за обычного купца из западных провинций, тем более у него был польский акцент. Ну пейсы-то никуда не денешь, так и вьются на ветру. Особой религиозностью он не страдал, за стол садиться не отказывался, хотя свинину ему я и не предлагал никогда и гостям в таких случаях не ставили. У меня на приемах и мусульмане бывают. Есть определенные нормы поведения. Я тоже исправно посещаю церковь по праздникам и в пост не ем скоромного.

— Ну, — я протянул свою чарку и чокнулся с ним, — за здоровье. Все остальное мы и так купим!

— Хороша! — одобрил он водку. Гейслер серьезно поднялся во время войны на поставках в армию, переключившись с винокурного ремесла и запрещенной откупной деятельности. Он в алкоголе недурно разбирается.

— Гонят из ржи методом дистилляции, — объяснил я. — Вот только выход — один литр из ста килограммов сырья — совершенно нерентабелен и оправдан только при наличии крепостных. Вот и пью сам да придворные.

— Кое-что все же приобрести нельзя, — сказал он, глядя мне в глаза.

— Надеюсь, ты не о любви или уме. Он без постоянного упражнения тоже вянет. А без книг да общения с иными знающими и вовсе усыхает, какие бы надежды в свое время ни питали окружающие в отношении юноши.

— Есть не только любовь к женщине, еще и отношение государя.