В. Бирюк - Стрелка

Был бы этот Божедар более душевно крепок, или были бы у него друзья, хоть бы мальчишки дворовые, или переживи он пару месяцев без этого опыта, привыкни к одиночеству души… Но вот тот ребёнок в том конкретно состоянии…

Шух всё сделал правильно: он стал другом. Единственным, верным, настоящим, сильным. Интересным и интересующимся. Разница в возрасте, в жизненном опыте, в физической силе — заставляли подчиняться, слушаться. А увечье — урезанный язык — вызывало сочувствие, стремление пожалеть.

Дальше предложение помощи — «согрею», нарушение запретов — «хмельное», удивительный опыт из таинственной «взрослой жизни». Что-то из того, о чем взрослые только шушукаются, хмыкают и всегда выгоняют из комнаты:

– Рано тебе про такое знать, иди в детскую.

А друг, единственный! — это умеет. Это… запретное, тайное, волшебное… И просит помощи! «Помощь другу»…

Божедар приноровился и вполне успешно довёл меня до… до крайней степени возбуждения. Где и удерживал своим язычком несколько дольше обычного.

Лёгкие, всё более редкие, и от того особенно острые, прикосновения к моей самой чувствительной части… температурный контраст между предутренним холодком снаружи и теплом его мягких губ…

Я уже начал натурально скрипеть зубами от напряжения. Пока просто не ухватил его за затылок и не прижал к себе изо всех сил. Вдавливая его в себя. И себя — в него.

– О-ох… Хорошо. Ну, ты, парень, мастер. Да уж, доставил удовольствие, ублажил и порадовал.

– Эк, экхм… Я старался. А вы… вы теперь нас отпустите? Я же сделал… ну… хорошо.

– Нет! Таких развратников закоренелых — надобно к князю волочь! На суд! (Лазарь, пребывая в чрезвычайном смущении чувств, пытается свести последовательность действий к уставной: есть проблема — тащи её к начальству).

– Во как… И меня потащишь? Я ведь теперь тоже… после того как…

Лазарь открывает и закрывает рот. Давай парень, проходим проверочку на лояльность. Лояльность против дружбы. Не так давно, на Княжьем Городище в Смоленске, я наблюдал оба исхода.

Молчит. Придётся помочь:

– Ну и правильно. Тащить к князю никого не надо — это не дело княжеского суда. Да и вообще — скоро светать начнёт, воям уже подыматься время. Пойдём-ка по лодиям своим. Бывайте здоровы, люди добрые. Может, и свидимся ещё.

Отвязываем, отстёгиваем. Шух внимательно смотрит на меня. Кто ты, парень? Откуда ты взялся? Жаль, не скажешь. Может, когда-нибудь напишешь? На каком-нибудь языке каким-нибудь алфавитом.

Ты потратил семь лет своей жизни и «оседлал» будущего главу боярского рода. Божедар ест и пьёт из твоих рук, на мир смотрит твоими глазами. Он готов терпеть боль и унижения, лишь бы тебе не причинили ущерба. Он верит тебе, слушается тебя, влюблён в тебя. Он — твой, он — в воле твоей.

Хотя по закону — ты раб, а он — твой хозяин.

Только это всё ярлыки для общества. Когда люди остаются вдвоём — с ними не остаётся ни вооружённых сил, ни силы закона. Только их собственное: сила ума, сила духа, сила тела. Смелость отринуть стереотипы, оставить их за порогом. Смелость вести себя по-человечески, а не по предопределённым социальным ролям.

Или — испугаться, спрятаться. Одному — за «ошейник», другому — за «шапку». «Знай своё место», «как все — так и мы». «Не можно сметь своё суждение иметь!».

По-человечески, как оказалось, раб ценой в курицу, мощнее наследника боярского рода. Он — «опора и оборона». Вот мальчик и прислонился к более мощному. Теперь, когда его отец умрёт, он отдаст своему холопу-другу-господину не только своё тело и душу, но и вотчину.

Всё — хорошо, одно — плохо: «Слишком хорошо — тоже не хорошо» — русская народная мудрость. Пережал ты, паря, перестарался. Хотя с таким исходным материалом, в твоих конкретных условиях…

– Иване… а ты… эта… ты, ну… часто так… ну… с отроками? А?

Мы возвращаемся по постепенно светлеющему леску в лагерь. Лазарь теперь держит вдвое большую дистанцию: ближе трёх-четырёх шагов ко мне не подходит.

– Решил сам попробовать? Извини — ты мне не нравишься, у тебя прикус неподходящий.

Мда… шутка не прошла.

А ведь я уже так нарывался: аборигенам мои «шутки юмора» не смешны.

Население наше делится на знающих о том, что они юмористы, и на тех, кто об этом еще не догадывается. Козьма Прутков излишне многословен: «Не шути с женщинами, эти шутки глупы и неприличны».

При чем тут женщины?

Просто не шути.

Приходится успокаивать. Не помогает — хоругвенный начальник брыжжит во все стороны слюнями, словами и междометиями. Эмоции столь сильны, что Лазарь не замечает очередного «минного заграждения».

Ну что за жизнь?! Не один попаданец, так другой! Серьёзно Лазарь попал, многогранно так… вляпнулся.

Пока он, чуть не плача, прутиками очищает сапоги, я заново проверяю свои расчёты. Поэтому, когда Лазарь задаёт следующий вопрос, могу отвечать уверенно:

– Иване, а почему ты с них серебра не стребовал? Ну нет у этого… боярича — со стрыя бы вытянул. А то — взял бы грамотку долговую. Вернётся Божедар из похода — отдаст. Как с меня взял.

– Шантаж… э-э… как же это по-русски…? Ладно. Тут дело тонкое. Твоя долговая грамотка — в вотчину мою уплыла. Помнишь, купец из Елно на вашем подворье был, Гвездонь? Он её и увез батюшке моему. Помру я — долг ему отдавать будешь. Идти в бой, имея в соратниках должников… Прикинь: заставлю я Божедара дать мне долговую грамотку. Пойдём в бой — его люди мне в спину ударят. Тебе, кстати, тоже. Майно перетрясут, грамотку сожгут. С серебром… ещё хуже — даже положить некуда. Я даже просто отпустить этих… чудаков не мог. Они ж сразу подумают: сейчас ничего не взял — потом отыграется. Надо убить, чтобы не рассказывал.

– Так ты поэтому?! Чтобы они… ну… опаски от тебя не имели?! А я-то подумал…

Как зацепило-то парня. Будто небо на землю упало да черти из пекла полезли.

– Ну, а потом-то?! Ты ж их заставишь платить? А? Так это… чтоб им неповадно было.

– Почему я? Ты тоже там был. Никакого участия в этом… грехопадении не принимал. Тебе их и доить.

– Э-э… я как-то… не, я не смогу… ну, они ж никому ничего… вреда какого… не сожгли, не зарезали… я ж не поп…

«Никому — ничего, кроме бога одного». Поэтому — к попам. Логично.

– А я — поп? Ладно. Чует моё сердце, что попусту воду толчём. Не с кого взыскивать будет.

– Как это?!

– Есть у меня чувство, что парня на убой послали. Не верится мне, что можно семь лет в боярской усадьбе такими играми играться, и чтобы никто не знал. Думаю, когда Божедару надо было в княжескую службу идти, родители про сыночка уже прознали. Поэтому и не настаивали, не гнали на княжий двор. Боялись, что наружу всплывёт. Теперь прикинь: хоругвь ведёт Божедар, а по сути — стрый его. Который, похоже, после смерти боярича — первый наследник на вотчину. Так ли, иначе, в бою ли, на стоянке ли, стрый племяша… как-нибудь неявно… Думаю, с молчаливого согласия родителей.