В. Бирюк - Стрелка

Он бы обиделся: в христианском идеале правильно только одно — трахать исключительно жену венчанную исключительно по скоромным дням.

– Я… я… я всё брошу! Я в леса уйду! С ней вдвоём!

– И оставишь сестёр и брата в нищете? В бесправии и бесчестии? Да и куда ты уйдёшь? В леса жить вдвоём? До первого прохожего ватажка. Потом обоим ошейники и на торг. А в скит… в келью монашескую — с бабой не пускают.

– Ы-ы-ы… Ива-а-ане… Чего же мне делать-то-о-о? Как жить-то-о-о…

– Как всегда. Делать что должно. Использовать возможное. Возлюбить имеющееся. Думать о хорошем. Следовать судьбе и стремиться к лучшему. Твоя судьба — судьба боярская, её — дырки ушкуйной.

– Но почему, Ваня?! Почему так… несправедливо-о-о…

– «Несправедливо»?! Судьба, предначертание, божий промысел… для них нет понятия «справедливость»! Эта женщина — родилась. Где тут «справедливость»?! Родилась в этой стране, в эту эпоху, в семье смердов, бабой… причём здесь «справедливость»?! Потом она выросла, и её выдали замуж. За одного из этих… пошехонцев. Нормальный муж, нормальная семья. Которая забыла, что православное воинство надо обходить десятой дорогой. Не за версту, а так, чтобы и увидеть не могли. Её увидели, выкрали, поимели. От неё ничего не зависело. Судьба, воля божья… «Справедливость»… Единственная справедливость здесь — я! Остановил… «уделывание штук деревами». А то бы ей… «страх вбили» по самые… гланды. И что в благодарность?! Она попыталась «оседлать» тебя. Потому что ты — командир, потому что молодой и глупый. Стандартное женское решение: заманить начальственный уд в потаёнку, чтобы крутить яйца и мозгИ. И тебе, и остальным. Это — единственное её собственное решение, собственное деяние. Так в чём несправедливость?! В том, что я помешал тебе разрушить собственную жизнь, втоптать в грязь твоё семейство, превратить в посмешище твою хоругвь?! И тем угробить и этих мальчишек, и самого себя на поле боя?! Или в том, что, помятуя о её побитом состоянии, показал парням наименее болезненный для неё способ?

– Ы-ы-ы…

Вот и поговорили.

Справедливости он захотел… В этом мире… Так, просто из историй моего приятеля:

«Худо-бедно отслужил почти до дембеля. Служу себе не тужу, прям на атомной станции. В Чернобыле, однако.

Тут прибегает дозиметрист и кричит:

– У нас приборы на крыше блока „А“ зашкаливают на всех пределах!

Я пошел. Поднялся на крышу. Там рота бойцов сидит — ждет моего решения.

– Показывай, — говорю.

Показывает. Фон высокий, но до зашкаливания далеко. Раздал работу, ушел. Но куратору с АЭС доложил.

Куратор на следующий день:

– Тут такое дело. По поводу зашкаливания. В то время какие-то работы на реакторе проводились. То ли ТВЭЛы меняли, то ли еще чего. Так что зашкаливать могло….

Вот тебе и „9-я рота“. Без единого выстрела. Всех. Домой они, конечно, поехали. Каждый в свой срок. И доехали. Наверное.

А подвиг мы уже с другой ротой совершали».

И в чём вина тех воинов? В том, что приказ исполняли, присяге следовали? Просто… не в то время, не в том месте, слишком продолжительно…

Поутру личный состав оправился в город на молебен. Но — только в церковь. На чём я сэкономил «четыре коровы» — сорок ногат. Цены здесь… — городские.

Потом, под ярким солнцем на переливающуюся и отблескивающую гладь Волги вышли новгородские ушкуи и пара ярославских ладей сходной постройки, подняли мачты, распустили свои прямые белые паруса… Будто гуси-лебеди…

Приняли лёгкий ветерок… Пошли-побежали… Вниз по Волге-матушке. Красота!

Слух был — булгар у Городца видали. Сбегают-погоняют. По дороге — пополнения соберут, к Бряхимову явятся уже силой.

Вслед за ними вывалились в Волгу и купеческие лодейки. Часть из тех, что с нами пришли, местных добавилось. Если у эмира есть здесь соглядатай — спешно погонит весточку: «русские идут!».

А нас завтра в Которосль заворачивают, к Ростову. Охо-хо-хо… До сей поры мы по течению шли, Волга сама несла. А тут выгребать придётся, все огрехи в командах повылезут.

К полудню наше воинство начало из города возвращаться. Уже всё проинформированное и жаждущее. Как прежде с иконками Дмитрия Солунского:

– Хочу! Дай! Нынче же!

Мы были готовы. Даже перину ребятишки где-то надыбали — Новожее под больные коленки. Шалашик уместный построили, сушилы, костерок, котелок, пенёк…

Дальше происходил многократно повторяющийся диалог:

– Эй, сторож, а вот говорят у вас есть…

– Есть.

– А как бы мне…

– Можно. Три ногаты вот сюда, в копилку.

– Скока-скока?! Да за такие…! Да я троих…!

– Иди-сыщи. Ногата — за бабу, ногата — за новость, ногата — яйца помыть.

– …?

– Серебро — сюда, штаны — на сушилу, вода горячая — тама, потом — к проверяльщику, после… ну, за чем пришёл.

Сидевший возле котла с горячей водой Афоня, с важным видом произносил:

– Кажи свой срам. А поднять? А покрутить? А залупить? А с заду? Годен. Следующий.

Понятно, что моим парням скоро стало скучно. Их шуточки… Хорошо, что не успел выдать всех бородатых анекдотов из своей коллекции о медкомиссии.

«Врач в военкомате заполняет медкарту:

– Молодой человек, снимите штаны, повернитесь, наклонитесь. Вы курите?

– Что, пахнет?»

Иногда набор вопросов менялся:

– Имя? Хоругвь? Это у тебя что? Вошка? Свободен. Не понял? Штаны взял, ушёл быстренько.

Одни возражали вообще, другие просили хотя бы деньги вернуть. Но с Афоней… с его кулачищем… А то поднимался Сухан. С топорами.

Постепенно «турбулентностей» в процессе стало меньше, сформировалась устойчиво растущая очередь, жадно прислушивающаяся к охам и ахам клиентов, доносившихся из шалашика. Самой Новожеи слышно не было — что понятно.

Германские законодатели как-то приняли закон, по которому, если женщина громко и отчётливо произнесла слово «Nein» (Нет), то всякие сексуальные действия после этого считаются изнасилованием. Но что делать, если женский рот чем-нибудь занят? Или — произнесено недостаточно громко? Или — не отчётливо? Или — на другом языке? Ответы покажет правоприменительная практика. Я, например, в немецком — «нихт ферштейн», даже справка есть — могу половину букв не расслышать.

Девка трудилась без остановки, только успевала ротик прополаскивать. А вот надзирателей пришлось постоянно менять. Без присмотра её оставлять наедине с клиентурой нельзя — попортят. А одностяжники… нежные юношеские души… чтобы они штаны свои не намочили — приходится регулярно делать перерывы… «для технического обслуживания».

Понятно, что такое столпотворение… хотя мы тут никаких столпов, кроме уже сотворённых и торчащих… но начальство заявилось.

– Это тута… чегой-то? А… это как?! У! Ё! Ну них…! Дык… Но… оно ж заборонено! Бабёнок гулящих…