Владимир Буров - Альфа Центавра [СИ]

— Наугад. Ребята узнали, что их ждут в армии Белых, как спасителей, так как. Так как:

— Там больше никого не осталось.

— Я не могу поверить в такую счастливую случайность, — сказал Дроздовский.

— Я верю, — сказал Эспи. — И вопрос только в том:

— Веришь ли ты мне?

— Я не могу верить лошади.

— У меня человеческое лицо.

— Хорошо сказано. И знаешь почему?

— Почему?

— Потому что это неправда.

— Это потому, что по-вашему на Земле нет вообще человеческих лиц?

— Хорошо, будешь моим телохранителем, — сказал Дроздовский.

— Я хочу быть лошадью, — сказал Эспи.

— И лошадью по совместительству.

— В каком смысле?

— Будешь заседать в контрразведке.

— Так мы идем к Белым.

— У них тоже есть контрразведка.

— Да? Не знал. Они были счастливы, как Гвиневера и Ланселот, встретившись случайно в лесу, но понимая, что:

— Всё равно будут вместе. — Несмотря на серьезные притязания Короля Артура, и других его доблестных воинов, и слуг. Гвиневера уже тогда понимала, что не надо:

— Давать всем, хотя и очень хочется, а наоборот, сдерживаться, и найти такого, который заменит всех. Когда люди могут быть счастливы вместе? Только понимая, что:

— Скоро расстанутся навсегда. И чуть ли не в чистом поле — в небольшом лесу, разделяющем два больших поля — увидели такую же, как они сами картину. И это был, соблазненный Изольдой мистер Фрай. И она сама, правда, не собственной персоной.

— Уступите дорогу! — крикнул Дроздовский.

— Нет, — ответил Василий Иванович, — а это был он, если кто не забыл, ибо поменялся ролями с Сонькой, когда уходил в Царицын. Как же тогда с сексом было? Если не спросит, то подумает, может быть кто-то. Так естественно, ибо:

— Не только сексом обоюдным жив человек. — Даже если и шли за солдатами маркитантки с любым набором проституток, но солдат было все равно на-а-много больше, и даже более того:

— Всем не дашь, — а ведь как-то обходились. Или посмотрите в театре:

— Некоторым даже не разрешают не только на сцене, но и после снимать маску лисы или петуха со своей буйной головы. Потому что сдержаться тогда уж не будет силы. — А так все нормально:

— Не лошадь и не бык, не баба — не мужик. — Но в драку все равно лезет. Хотели и здесь применить то Самбо, то Бокс, то, как все:

— Кольты и Маузеры, — но было принято решение:

— Биться на огромных деревянных копьях, как Тристан и Изольда. — Ибо так-то трахал ее совсем другой.

Толпа свинарок и их пастухов очень восхищалась, ибо, как сказала одна миловидная пастушка:

— Цирк, — да и только. Потому что все думали:

— Да, дерутся, но не по-настоящему же ж. И были правы, два раза упал с лошади Дроздовский, и два Василий Иванович. Василий злился. Но упал не поэтому, а потому, что понимал:

— Никак не может вышибить из души своей светлой, Сорок Первую, кончившую тем, что сидела на окошке винного магазина, как предлагающая себя всем:

— Кому не лень, — лишь бы налили красненького. Сначала, правда, она думала, что это хорошее место:

— Найти Своего режиссера — как Некоторые почтальонши — и стать наконец Членом Правительства, или хотя бы где-то близко к этому:

— Большим Ученым. — Это-то, правда было запрещено абсолютно по определению, ибо большой ученый может быть:

— Только адын.

Несмотря на всю эту лирику Василий никак не мог избавиться от:

— Хорошо устроившейся в его душе прелестной дамы, обладающей снайперскими способностями.

— Нет, я Чапаев! — орал комдив благим матом, в третий раз пытаясь залезть на своего киннера Эспи, которого в горячах назвал просто:

— Савраска, — а ты кто? Ни-и-кто не знает. Вор в Законе? Так у нас их много, а я:

— Один-н!

— И я — Адын! — рявкнул в ответ Эспи. Почему Василий Иванович все-таки дрался с Эспи, который бил киннером, а не с Фраем? А вот также и Василий ничего не понял, как это случилось. Ибо ясно, что Фрай попросил его:

— В третий раз сражайся сам, чтобы заслужить мою преданность. — И непонятно было, кто кому будет предан после победы над Инопланетянами. Он Фраю, или Фрай ему. Так-то было очевидно второе, но похоже Фрай намекал на свою победу. Ну да хрен с ним, а вот почему Эсти, или Эспи — кто как произносил, казалось многим это инопланетное слово — остался, хотя было видно, как и Фрай:

— Киннер, — ум есть, но рожа все равно, как говорили некоторые:

— Генеральская. Но Василий, как и многие, предпочитал Пушкина:

— Почему не сказать просто — Лошадь. — Без знака вопроса, что означало:

— Сначала, как Все, и только потом:

— Лошадь.

Василий подумал, что, возможно, и сам он вовсе не Пертская Красавица, а тоже Киннер? Хорошо ли это? Да, если считать, что эту битву ведут не только Мы и Ино, но и Киннеры, ибо можно получить не только черное и белое, или красное и белое, как говорится:

— Пятьдесят на пятьдесят, — но и шестьдесят за. Даже Шестьдесят Шесть. И Шестерка в рукаве. Василий так и спросил:

— У нас здесь есть кто-нибудь из цирка? Василий был уверен, что кто-нибудь да выйдет, не может быть, чтобы не нашелся хоть один, у кого не чешется — или наоборот. И вышел, но не молодая и красивая телка, а бородатый мужик устрашающего вида.

— Кто его только выпустил из Царицына, ибо таких рож в простом народонаселении не бывает, а только:

— У бывших каторжников. Это Распи. Как говорится, явился:

— Отнюдь не к шапочному разбору.

— Их бин Распутин, — сказал он с улыбкой, от которой некоторые в первых рядах попадали, и не только бабы, как обычно, но и мужики.

— Что делать? — многие теперь просто не знали, ибо этот хэрцог Распутин был знаком не только с Эспи, но и с Фраем, правда с последним шапочно. Так только кивали друг другу, когда встречались на шмоне при выходе с бесконвойки — один, и на промзону — другой. Странно? Нет, ибо Фрай тогда косил под чокнутого ученого, понявшего:

— Не как все, — капитализмус Карла, и семейные отношения в первобытном обществе его Фридриха. Обыкновенно ведь как понимали:

— А на какой там странице про Шарикова, как он разоблачает оппортунизм Каутского взятого вместе Фридрихом? — Или:

— Сколько сегодня весит капитал Карла, в том смысле, что с учетом инфляции и повышения цен вместе взятых? Про Эспи же только спрашивали:

— Сколько узе банков на его счету?

— Вместе взятых? — уточняли некоторые. И что самое удивительное, никто не понимал, что они:

— Киннеры, — ибо уже Там все перестали верить бабушкиным и дедушкиным сказкам про чудеса лестные. И вообще в ответ на вопрос:

— Это Кентавры, — только отвечали:

— Наоборот, — а что значит это Наоборот — не понимал никто.

Только ясно было точно:

— Мах-ги-я-я! Колдуны — считали многие, но только про себя, ибо:

— Страшно так вот направо и налево болтать об этом с каждым встречным-поперечным. — Ибо: