Василий Звягинцев - Одиссей покидает Итаку. Бульдоги под ковром

Сохраняя какое-то остаточное самоощущение, он даже понимал, насколько разреженной становится его личность, разлетающиеся ее фрагменты стремительно теряют связь между собой, начинают словно бы автономное существование. Чем-то это походило на классическую картину Большого Взрыва. И следовательно, переставая быть самим собой, он начал осознавать себя аналогом формирующейся Вселенной.

И как раньше его личность включала в себя знание собственного анатомического устройства, законов, по которым функционирует организм, так теперь Антону стала приоткрываться суть Вселенной, в которую он превращался.

Он никогда не изучал всерьез фундаментальных космогоний, имел представление о физике микро— и макромира примерно на уровне земных читателей популярных журналов, но сейчас свободно понимал то, чему не имелось даже названий.

Без всякого удивления он осознал, что многомерность мира имеет не только абстрактно-теоретический, но и вполне конкретный смысл, и что вся их могущественная Сверхцивилизация в сравнении с этим миром не более чем тонкая пленка плесени на предметном стекле микроскопа. Возможно, тоже убежденная в своей значительности и вполне самодостаточная.

Следующим этапом постижения стало ощущение пронзающей и связывающей этот мир, эту Гипервселенную гигантской сети, равно похожей на структуру мозга и нервной системы человека и на устройство чудовищных размеров компьютера.

Благодаря этой сети сама Вселенная превращалась в своеобразное псевдомыслящее устройство, способное не только усваивать и перерабатывать информацию, но и воздействовать на свое собственное физическое состояние. Тоже по аналогии с разумным биологическим существом.

И наконец, как некое последнее озарение к нему пришло понимание того, что структура эта — искусственного происхождения! Плод миллионолетних трудов совершенно уже невообразимо могущественной цивилизации, если только столь банальный термин можно применить к уровню развития мыслящей материи, способной управлять аксиоматикой N-мерной Гипервселенной, интеллектуальным усилием создавать Галактики с любыми заданными свойствами, играть реальностями так же, как опытный софист играет словами…

Из всего этого следовало, что Сверхцивилизация, к которой принадлежал Антон, и Сверхцивилизация аггров, и еще десятки подобных же образований в данной трехмерности, в трехмерностях иных порядков, которые были или еще только будут, а также прочие мыслимые и немыслимые миры, существующие в четырех— и более мерных континуумах, — всего лишь артефакты, продукты, а может быть, и отходы «мыслительной» деятельности каких-то совершенно непредставимых существ.

Осознание всего вышесказанного полностью исчерпало интеллектуальные возможности Антона, а может быть, некий проникший в его мозг информационный импульс ничего, кроме этого, не содержал, но его распространившаяся на миллионы парсек и миллиарды лет личность практически мгновенно вновь сжалась до пределов естественной локализации.

Он проснулся, или очнулся, на том же роскошном, прикрытым фиолетовым мехом ложе и, обессиленный, только и успел перевести в слова и мыслеобразы исчезающе малую часть открывшейся (или открытой ему) истины.

Если все это не было бредом, галлюцинацией, вызванной переутомлением или наркотическим действием редчайшего вина с планеты Ланлинь, то понятным становилось очень и очень многое. За исключением одного — неужели та самая сверхцивилизация в состоянии заметить столь исчезающе малую частицу реальности (в одной из многих реальностей), как отдельный человек?

Ну а если посмотреть с другой стороны, даже земная наука может во время грандиозной эпидемии выявить и рассмотреть одну-единственную чумную палочку и отыскать песчинку, попавшую в гигантский механизм… Для них, наверное, нет вообще ничего невозможного. Особенно если поступки мыслящих элементарных частиц, считающих себя венцом творения, вызвали какие-то значимые деформации в их умозрительной реальности…

А перед тем, как заснуть по-настоящему, Антон успел спросить себя, как теперь, возможно ли продолжать жить как в ни в чем не бывало, зная, что и ты сам, и весь вообще мир — не более чем эманация чьего-то разума? И ответил — а почему бы и нет? Велика ли разница — быть продуктом прихоти Бога, сцепления случайных атомов или интеллектуальных игр существ, которых нельзя ни вообразить, ни увидеть?

Пожалуй, можно предположить, что вместе с дарованным Знанием суперсущества позаботились и о том, чтобы восприятие знания не привело объект воздействия к непереносимому шоку.

Утром же Антон долго пытался понять, было ли что-нибудь вообще, кроме яркого сна-фантазии на космогоническую тему?

Такое решение значительно облегчило бы дальнейшую жизнь, однако жизненный опыт и иные, более глубинные чувства подсказывали: правда ему открылась или нет, но лучше впредь исходить из возможности если и не именно такой картины мира, то из предположения, что некие высшие силы и уровни существуют, что они контролируют ситуацию, и что, наконец, очередная встреча с ними — не за горами…

…Снова Воронцов с Антоном сидели на полукруглом диванчике у открытой балконной двери адмиральского кабинета, где для Дмитрия вся история и началась. Только теперь кабинет выглядел, как во время работы Морского министерства над Большой судостроительной программой после русско-японской войны. Всюду разложены альбомы, справочники, чертежи и рисунки, на столе и подоконниках — несколько великолепно выполненных моделей трансатлантических лайнеров, реально существовавших или скомпилированных из разных прототипов. На резном столике в углу похрюкивал кофейник, сквозь полуоткрытую дверь соседней комнаты виднелся край дивана с наброшенным на него пледом — Воронцов, поглощенный работой над проектом, здесь же и ночевал.

Антон с обычной слегка вальяжной манерой очень уверенного в себе человека, которому и черт не брат — такой тип иногда встречался среди высокопоставленных и в то же время интеллигентных, слегка вольнодумных партийных работников, — повествовал о своих похождениях в Метрополии. Еще не зная истинной причины столь неожиданной откровенности, но догадываясь, что причина есть, Воронцов с интересом слушал хлесткие, злые оценки, почти в щедринском духе, нравов и манер галактической бюрократии. А Антон просто давал выход эмоциям, до того подавляемым дисциплиной и осторожностью.

Терять ему теперь было нечего, да вдобавок Дмитрий был для него одним из тех немногих, кто мог разделить удовлетворение от выигранной, как бы там ни было, партии.

Сомнения же и мрачные мысли здесь, на Земле, словно бы отошли в туманную даль. Тем более что ничего особенно неприятного Инструкция в себе не содержала. Во время беседы с Бандар-Бегаваном Антон предполагал гораздо худшее.