Валерий Залотуха - Великий поход за освобождение Индии

ВСЕ ТАЙНОЕ ОДНАЖДЫ СТАНОВИТСЯ ЯВНЫМ. ПРИШЛО ВРЕМЯ УЗНАТЬ САМУЮ БОЛЬШУЮ И САМУЮ СОКРОВЕННУЮ ТАЙНУ ВЕЛИКОЙ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ. ОНА НАСТОЛЬКО НЕВЕРОЯТНА, ЧТО У КОГО-ТО МОЖЕТ ВЫЗВАТЬ СОМНЕНИЯ. СОМНЕВАЮЩИМСЯ ПРИДЕТСЯ НАПОМНИТЬ СЛОВА ВОЖДЯ РЕВОЛЮЦИИ ВЛАДИМИРА ИЛЬИЧА ЛЕНИНА, СКАЗАННЫЕ ИМ НАКАНУНЕ ЭТИХ ПОКА ЕЩЕ НИКОМУ НЕ ИЗВЕСТНЫХ СОБЫТИЙ: “ПУТЬ НА ПАРИЖ И ЛОНДОН ЛЕЖИТ ЧЕРЕЗ ГОРОДА АФГАНИСТАНА, ПЕНДЖАБА И БЕНГАЛИИ”. НЕ ЗНАТЬ О ВЕЛИКОМ ПОХОДЕ ЗА ОСВОБОЖДЕНИЕ ИНДИИ ЗНАЧИТ НЕ ЗНАТЬ ПРАВДЫ НАШЕЙ ИСТОРИИ.

Индия. Штат Махараштра. Мертвый город. 23 октября 1961 года.

Тучи сгустились быстро и незаметно, на мгновение всех ослепила огромная, от неба до земли, белая ветвистая молния, и с неба хлынули потоки теплой, нагретой тропическим солнцем воды.

Совместная археологическая экспедиция АН СССР и МГУ дружно выскочила из раскопочной ямы и с криками, смехом и девичьим визгом понеслась к сооруженному неподалеку навесу.

Накрывшись джутовыми циновками, сгрудились в стороне от навеса индийцы.

— Эй, идите к нам! Здесь сухо! Кам ту ас, френдс! — звонко и весело прокричала им светловолосая, с длинной толстой косой девушка в ситцевом цветастом платье.

Индийцы застенчиво улыбались в ответ, но не двигались с места.

— Хинди, руси пхай-пхай! — озорно настаивала девушка.

— Прекратите, Эра, как вам не стыдно! — рассерженно обратился к ней руководитель экспедиции членкор Олег Януариевич Ямин. — Неужели вы не понимаете, что за это их хозяин может их уволить!

Но девушка уже забыла об индийцах, она выбежала под дождь, расправила руки, как крылья, закружилась на месте и запела радостно:

— Эрка, простудишься! — кричали ей из-под навеса, но она продолжала кружиться и петь, а остановилась тогда, когда кто-то спросил:

— А где же Муромцев?

— Там, где нас уже нет, — ответил кто-то, и все рассмеялись.

Девушка приложила ладони ко рту и закричала в сторону раскопочной ямы:

— Шурка!

— Муромцев! — поддержали ее другие.

— Так, давайте хором, — деловито скомандовал Олег Януариевич. — Три-четыре!

— Му!!! Ром!! Цев!!

Индийцы удивленно смотрели на русских и встревоженно переговаривались.

В мокрых до нитки ковбойке и брюках “техасах”, босой, сидел на корточках в оплывающей красной грязи Шурка Муромцев и мокрым носовым платком протирал мокрые линзы очков. За этим занятием он, щурясь, посмотрел на небо и проговорил с досадой:

— Господи, как ты мне надоел!

— Му-ром-цев! — донеслось до него сквозь шум ливня.

— И вы тоже! — прибавил Шурка.

Однако продолжать работу было невозможно. Шурка надел очки и поднялся в то мгновение, когда еще одна молния осветила все вокруг, и что-то блеснуло вдруг прямо у Шуркиных ног. Это был сабельный эфес со сломанным наискосок почти у самого основания клинком. Шурка жадно смотрел на находку.

— Великие моголы? Непохоже... — разговаривал он с собой и, перевернув эфес, замер, застыл, окаменел.

Третья молния была яркой и долгой. Она осветила прикрепленный к эфесу ярко горящий орден Боевого Красного Знамени. Грянул гром.

— Ну вот и все... — потрясенно прошептал Шурка...

Селение Карахтай под Ташкентом.

19 января 1920 года.

В мечети было так накурено, что сизый махорочный дым, словно пуховые перины, укладывался слоями один на другой почти до самого сводчатого, расписанного орнаментом потолка.

Председатель революционного суда, он же начальник штаба, бывший матрос с “Авроры” Артем Шведов оцепенело смотрел в зал, где стояли, сидели и лежали бойцы Первого революционного кавалерийского корпуса, сморщился вдруг, будто собрался заплакать, огромными татуированными ладонями стал по-детски тереть выедаемые дымом глаза, торопливо схватил скрученную раньше козью ножку, прикурил, глубоко затянулся и облегченно вздохнул.

Слева от него сидел комиссар корпуса Григорий Брускин, рыжеволосый, носатый, с детским розовым румянцем на щеках. Спрятав, как гимназист, на коленях книгу, он с увлечением ее читал.

Справа от председателя сидела Попова Наталья, заместитель комиссара Брускина, замком, она же секретарь суда. Полногрудая, голубоглазая, желтоволосая, стриженая. Подперев щеку рукой, она то ли задумалась о чем-то, то ли замечталась.

Брускин с усилием оторвался от книги и негромко обратился к Шведову:

— Почему встали? Кто следующий?

— Да Новик Иван, — неохотно ответил председатель суда.

— Вызывайте.

— Веди Новикова, — хмуро приказал Шведов часовому, смачно плюнул на ладонь и погасил об нее самокрутку.

Когда боковая дверь распахнулась и важно вошел, сложив на груди руки, подсудимый, публика оживилась и зашумела.

— Ивану Васильевичу!.. Товарищу комэску!.. Держись, Ванюха! — приветствовали подсудимого.

Иван был высок, жилист, широкоплеч. Холеные, чуть рыжеватые усы были лихо закручены к тонким и злым ноздрям. На нем не было ремня и портупеи, и потому гимнастерка напоминала бабью рубаху, но зато высокие хромовые сапоги сияли почти зеркальным блеском. Иван сел на табурет, не убирая рук с груди, закинул ногу на ногу и оглядел всех — насмешливо и снисходительно. Рядом, тяжело дыша, смущенно переминался часовой. На каждом его сапоге налипло не меньше чем по пуду грязи.

— Значит, так, — глухо заговорил председатель, — судим Новика... Новикова Ивана. За матершинство и рукоприкладничество. Рассказывай, Козленков.

Из первого ряда с готовностью поднялся щуплый, мелкий мужичишка с черным заплывшим глазом и охотно заговорил:

— Все как на духу скажу, товарищи! Ругался он, ругался по матушке и по-всякому, а как я его поправил, он ка-а-ак!..

— На какие буквы ругался? — перебил его Шведов.

— На буквы? — не понимал Козленков.

— Ясное дело — на буквы. Или ты на весь революционный суд матюганить станешь? — Председатель почти не скрывал своей неприязни к потерпевшему.

— На буквы, значит? — кивнул Козленков и стал загибать пальцы. — На букву “ведя”, на букву “глаголь”, на букву “добро” было, на букву “есть” тоже есть, на букву “живете” много, на букву “хер” вообще сколько раз...

После каждой буквы зал одобрительно вздыхал, вспоминая хором, и председатель затаенно улыбался в вислые усы, кивая сам себе еле заметно, подтверждая свое знание любого непечатного слова.