Андрей Величко - Юрьев день (СИ)

Отец смотрел на своего отпрыска с нескрываемой гордостью. На его лице при желании можно было прочитать мысль «надо же, я‑то думал, что ты у нас дурак, а на самом деле вон оно как!». Зато два остальных слушателя — маман и дед — являли собой безусловные примеры эпического охренения. Я даже не сразу определил, кто был поражен больше, но к концу выступления брата пришел к выводу, что это все–таки Мария Федоровна. Она смотрела на своего старшего сына так, как будто перед ней стоял инопланетянин. А император уставился на внука с тем выражением лица, с каким, наверное, взирал бы на внезапно заговорившую любимую собаку.

Николай тем временем закончил озвучивать вызубренный текст, но почему–то решил, что сольное выступление прекращать рано. И заявил:

— Все это придумал мой брат Алик, он очень умный.

Хорошо хоть догадался не уточнить, что именно он подразумевал под словами «все это». Наверняка ведь имел в виду не проект шара, который был все–таки куда больше менделеевским, чем моим, а речь, заученную с моей подачи.

— Браво, юноша, — очнулся от столбняка император, — я рад, что у меня растет столь способный внук. А ты можешь показать мне, как летает ваш шар?

— Не могу! — решительно заявил Николай. — Маман нам это запретила.

— Почему? — не понял император.

Брат молчал, и я видел, что он полностью исчерпал душевные силы сначала произнесением речи, почти сплошь состоявшей из незнакомых слов, а потом жалобой деду на мать. Ники надо было спасать, и я, мысленно чертыхнувшись, встрял в беседу:

— Потому что повышенное внимание зевак, коих немало в городе, может отрицательно сказаться на…

Тут я чуть не выдал слово «репутации» без всяких заминок, но вовремя спохватился и произнес его более соответствующим возрасту способом.

— На ре… попу… тации нашей семьи!

И только потом сообразил, что «отрицательно» тоже не мешало бы озвучить подобным образом. Впрочем, хрен с ним — пусть близкие потихоньку привыкают, что у Алика обширный словарный запас.

Дед глянул на меня с веселым изумлением. Ей–богу, он явно собирался сказать что–то вроде «надо же, еще один», но сдержался и подтвердил:

— Совершенно правильное решение. Однако в моей загородной резиденции, в Гатчине, есть места, где чужих глаз не бывает, и я приглашаю всех вас на днях отдохнуть там. И шар с собой можете захватить. Николай, ты что, не согласен?

— Ой, конечно, нет! — очнулся Ники. — То есть да! То есть очень большое спасибо за приглашение, мы обязательно приедем!

И наконец замолк, сообразив, что отвечать согласием на предложение ему пока не по чину.

— И ты тоже, хранитель «репопутации»? — это дед спросил уже у меня. И, не дожидаясь ответа, обернулся к матери:

— Минни, я поражен, сколь хорошо образованны и воспитаны ваши дети. Они у вас все такие?

— Нет, что вы, — наконец–то вышла из ступора маман, — Жоржи еще совсем маленький, только–только начал говорить.

— Ничего, судя по этим двоим, скоро он тоже нас чем–нибудь удивит. Значит, жду вас в Гатчине. Саша (это он уже отцу), пройдем в твой кабинет, я ведь приехал не только из–за шара, у нас есть тема для приватной беседы.

В следующие полгода я мог воочию наблюдать, как нарастают различия между мирами — тем, историю которого я изучал в прошлой жизни, и тем, в котором жил сейчас. Возможно, визит императора в гости к сыну имел бы место и без меня, хотя, конечно, Александр Второй тогда при всем желании не увидел бы ни воздушного шара, ни умных и образованных детей. Однако это были отличия примерно того же порядка, что и в мысленном эксперименте Шахерезада с моим чихом. Но вот дальше расхождение стало нарастать лавинообразно. Вряд ли в другой истории цесаревич с семьей зимой семьдесят четвертого года почти две недели отдыхали бы в Гатчине. Впрочем, точно я этого не знал. Но вот то, что случилось летом, совершенно однозначно не имело аналогов в мире, где я прожил свою первую жизнь. Решением императора в Гатчине был создан Особый воздухоплавательный отряд. Тем, кто не поймет, чего же здесь удивительного, я отвечу — ваш покорный слуга, как уже говорилось, изучал историю авиации и точно знал, что этот отряд должен был возникнуть на десять лет позже! А благодаря тому, что здесь не помер в младенчестве некто Алик Романов, возник сейчас. Правда, командовал им не Кованько, которому, кажется, еще и восемнадцати лет не исполнилось, а какой–то совершенно неизвестный мне штабс–капитан Нефедов. Кроме того, шефом новоиспеченного отряда стал не кто иной, как Николай, получивший свое первое звание — прапорщик гвардии — почти на год раньше, чем это произошло бы без нашего воздушного шара. Я долго не мог сообразить, как Ники ухитрился не лопнуть от гордости после такого головокружительного взлета своей карьеры. Впрочем, он, кажется, хорошо понимал, кому им обязан. Но вообще–то, если подумать — надо же, какое влияние могут оказать на историю куски папиросной бумаги, наклеенные на каркас из липовых реек! Пожалуй, не меньше иного броненосца, а то и двух. Ведь в результате Николай стал горячим приверженцем метрической системы, про которую, естественно, он узнал от меня, а я — якобы от Менделеева. Да уж, мне пришлось три вечера подряд задавать замаскированные наводящие вопросы, пока наконец Дмитрий Иванович не понял, чего не хватает его юному собеседнику, и не рассказал про французскую систему мер и весов. Так что в воздухоплавании теперь никаких кубических футов и фунтов не было. Были кубометры и килограммы. Главным аргументом для Николая стало то, что в метрической системе подъемная сила кубометра водорода составляла один килограмм. На самом деле, конечно, чуть больше, но это ерунда, такой неточностью можно пренебречь. Зато как считать–то стало удобно! Николай, которому арифметика давалась не так чтобы уж очень, это сразу оценил. И вцепился в метрическую систему, как бульдог.

Весной семьдесят пятого года в семействе цесаревича случилось пополнение — родилась дочь Ксения. Николай был очень рад появлению сестрички. Я тоже, потому как благодаря ей мать стала уделять нам с Ники несколько меньше внимания. Да, следует признать — отношений с Марией Федоровной я выстроить не сумел. Они были довольно прохладными. А вот с отцом вроде пока получалось неплохо.

Да, чуть не забыл — нашим воспитателем действительно стал тот самый Чарльз Хис, который при ближайшем рассмотрении оказался вполне приличным дядькой, не слишком сильно донимавшим нас с Николаем. Зато образованием детей наследника престола в области естественных наук занимался сам Менделеев, а это уже давало надежду, что Николай получит хотя бы самые минимальные знания по физике и химии раньше, чем научится свободно болтать по–английски.