Андрей Величко - Экзамен на профпригодность

Елизавета тоже была довольна и вообще пребывала в предвкушении. Дело в том, что влюбленность, некогда существовавшая у них с Фридрихом, давно прошла, и теперь супруги, не порывая отношений друг с другом, иногда позволяли себе слегка развлечься на стороне. Каждый

был более или менее в курсе похождений своей дражайшей половины, но смотрел на это снисходительно. Оба по молчаливому согласию соблюдали условие - не учинять скандалов и не выпячивать свои шалости на всеобщее обозрение.

Король занимался подобным несколько реже королевы. Просто потому, что у него было гораздо меньше свободного времени. А у Елизаветы, естественно, его было больше, и она, покинув королевский кабинет и направляясь в свои покои, размышляла, кого из братьев Орловых можно осчастливить своей взаимностью. Лучше всего, конечно, Владимира - такой милый, такой молоденький! Но глупый. Григорий - этот, без всяких сомнений, настоящий мужчина, и, не будь он таким дураком, вопросов бы не было. Да, пожалуй, решено - именно Алексей. По крайней мере, с него надо начать. А потом можно будет сделать выбор... как же это говорил Петенька... ведь какие умные слова были... а, вспомнила - «на основе экспериментальных данных».

Когда супруги долго живут вместе, они даже в мыслях становятся похожи, и прусская королевская чета не являлась исключением. Сразу после ухода жены король попытался вспомнить имя недавно появившейся в Берлине испанской дворянки, год назад овдовевшей в Мексике и по связанным с наследством делам прибывшей в Пруссию. Как же ее зовут - Мария-Луиза де Хирон или Мария-Элиза де Кирос? Впрочем, какая разница - женщина она потрясающая, а с именем можно будет разобраться по ходу дела.

В чем-то король был прав - дама действительно недавно прибыла из Мексики. Но вот туда она попала с острова Тобаго, а до того обитала не в Испании, а в России, где три года назад с отличием закончила обучение в Институте благородных девиц.

В России расследование апрельского бунта было в первом приближении завершено только в конце мая. Столь много времени потребовалось оттого, что больно уж он был нелогичным и вообще смог произойти только благодаря совпадению во времени трех событий - отъезда императора в Тулу, императрицы - на Плещеево озеро и, кроме того, весеннего половодья Яузы, снесшего деревянный мост, по которому семеновцы могли кратчайшим путем попасть из казарм к Лефортовскому дворцу.

Расследование сдвинулось с мертвой точки после того, как во время допросов выживших участников бунта всплыло упоминание о князе Михаиле Волконском. Его на всякий случай взяли. И тут, в значительной мере неожиданно для допрашивающих, на свет божий явились интересные факты. Правда, с некоторым опозданием, ибо второй секретарь английского посольства Георг Фокс спешно отбыл на родину еще в середине апреля. Послу же предъявить было нечего, но даже и будь что - с дипломатической неприкосновенностью, хоть она пока и не зафиксирована соответствующими договорами, лучше зря не шутить. Разумеется, посол мог случайно откушать каких-нибудь специфических грибочков или подвергнуться укушению бешеной собакой, но зачем? Он же исполнитель, уберешь этого - пришлют другого, и придется тратить силы и деньги на прояснение того, чего от него можно ждать. Этого-то мы уже более или менее изучили, а инициатива явно исходила с самого верха. Примерно так император объяснил Елене, когда они обсуждали итоги расследования.

- Король или Пелэм, как ты думаешь? - поинтересовалась императрица у мужа.

- Разумеется, Пелэм!

- Жалко.

- Почему?

- Потому что король помрет всего через год, а Пелэму еще лет десять коптить небо. Хотя... мы же могли не знать того, что король у них никто и звать его никак?

- Могли, ну что?

- И якобы санкционировали наложение проклятия на Георга!

Надо сказать, что императрицу иногда тянуло похулиганить не слабее, чем ее мужа, и сейчас, судя по горящим глазам Елены, был как раз тот самый случай.

- Как ты это себе представляешь?

- Ну, например, так. На площадь перед Тауэром выходит православный монах в полном парадном облачении и, воздев к небесам крест, возопиет... возопивает... в общем, начинает орать во всю глотку:

- Да будь ты проклят именем того, этого и еще кого-нибудь, подлый цареубийца Георг Ганноверский! Да помрешь ты в мучениях, и да падет слабоумие на твоих детей!

После чего быстро смывается. Вряд ли успеют поймать, все же произойдет неожиданно, да и прикрытие у него будет.

- Хм, - задумался император, - со слабоумием это ты хорошо придумала. Действительно, ведь его сын скоро слегка поедет крышей, а под конец жизни это будет уже не слегка, над ним даже регентство учинят. Вот только, насколько я в курсе, в православии проклятья не практикуются.

- Думаешь, в Англии об этом знают? Да и мало ли - может, это они раньше не практиковались. А теперь, в связи с изменившейся международной обстановкой, начали.

- Интересно... но мы ведь не знаем, как помрет король. В ноутбуке только дата смерти, а диагноза нет. Вдруг без мучений?

- Ничего, монаху простят такую неточность, - Елена была в ударе. - Не каждый ведь день кого-то проклинать приходится, можно и слегка ошибиться от недостатка опыта.

- Ладно, а на каком языке твой монах проклинать-то будет?

- Как то есть на каком? Разумеется, на английском, кто ж там церковнославянский поймет.

- Да уж, Лена, идея твоя бредовая, но интересная. Ведь в случае успеха когда-нибудь тому же Пелэму может прийти письмо типа «сэр, вы там поосторожней, а то ведь проклятья - штука для здоровья очень вредная». Глядишь, и засомневается. Официально же мы будем ни при чем и даже какой-нибудь меморандум выпустим - мол, господа, вы же образованные люди, как можно верить во всякое мракобесие! Пожалуй, я посоветуюсь с Анютой. А с братцами Орловыми что будем делать?

- Да пусть себе живут, - пожала плечами императрица, - неужели ты из-за них хочешь с Лизой ссориться?

- Не хочу. Ладно, хрен с ними, чтоб только в России не появлялись.

Маркиза Александра де Помпадур с самого начала нового, тысяча семьсот шестидесятого года пребывала в приподнятом настроении. И было отчего! Людовик Пятнадцатый наконец-то в открытую начал демонстрировать, что она ему надоела. Нет, первые признаки неудовольствия у короля появились еще полгода назад, сразу после не самого для Франции удачного окончания войны, уже названной Трехлетней. Но поначалу король старался держать свои чувства в тайне, а вот теперь перестал. И это означало, что до опалы - ура, наконец-то! - осталось совсем немного.

Наверное, при желании маркиза могла бы как-то нейтрализовать королевское неудовольствие, а то и вовсе не допустить его, но зачем? Ищите дур в другом месте, ведь разрешение на возвращение в Россию уже получено. Причем способ грядущей эвакуации должна была определить сама Александра, Москва заранее одобрила любой, вплоть до экстренного. Однако играть столь грязно маркиза не собиралась. Сбежать, чтобы весь мир потом узнал о ее работе на русских? Фу, как некрасиво. Нет, работать следовало иначе. Во исполнение чего маркиза хоть и сдержано, но все же достаточно заметно демонстрировала свое глубочайшее отчаяние по поводу того, что от нее отдаляется единственный близкий человек на всем белом свете - его величество Людовик Пятнадцатый. Хотя хотелось Сашке совсем иного: вспомнить бурно проведенную молодость и со всей силы врезать тому величеству носком изящного сапожка по яйцам, и как согнется - добавить коленом в рыло. А потом вскочить на лихого коня и галопом ускакать из Парижа и вообще из Франции. Но, к сожалению, подобное отдохновение для души выходило за рамки допустимого.