Юрий Корчевский - Владычный полк

А у Андрея кровь течь перестала, хотя левая рука не слушалась.

– Ну, подходи! – закричал опричник.

– Ага, как же! Накося выкуси! – Андрей скрутил из пальцев кукиш. Мозг его лихорадочно работал. Кистень в рукаве его левой руки, на петле, и быстро его в правую руку не перебросишь, а нож – оружие короткое.

Опричник не сводил с него злобных глаз. Руки у него были целые, и он слегка помахивал саблей.

У Андрея оставалась надежда только на бросок ножа, но если он оплошает, промахнется – останется вовсе без оружия. Ничего другого в голову не приходило. Была бы схватка в селе, деревне – можно было бы жердь из забора вырвать, но кругом – луг.

Внезапно неожиданная мысль осенила Андрея – он решил обмануть кромешника. Он перевел взгляд на пространство за спиной опричника и крикнул:

– Бей!

Опричник обернулся, подставив ему спину, и Андрей швырнул нож, вложив в бросок всю свою силу. Нож по рукоять вошел под левую лопатку, и опричник рухнул на землю.

Андрей приблизился к опричнику и пнул его по ноге. Тот не шевельнулся. Да нет, с такими ранами не притворяются. Он вытащил из спины убитого нож, обтер о его одежду и вложил в ножны. Вот же гад, руку поранил!

Андрей стянул кафтан, закатал рукав рубахи. Но раны на руке уже не было, остался только розовый рубчик. Рукава кафтана и рубахи были рассечены и вымазаны кровью. Однако рука оставалась онемевшей, Андрей не чувствовал пальцев.

Он подобрал свой пистолет, сунул его за пояс и попробовал подойти к лошади. До нее-то и было два шага всего, но лошадь, отходя в сторону, косила на Андрея глазом. Он к ней, а она, проклятая скотина, от него! И клички лошади он не знает. Хоть бы кусок хлеба был – подманить. Он уже и свистел, и рукой помахивал, подзывая – все без толку.

Андрей плюнул со злости и направился к Твери. Лошадь сама дорогу найдет. Но лошадь, как в насмешку, пошла за ним.

Так они и шли по дороге – версту, не меньше. Со стороны посмотреть – смехота.

Все-таки дурная и своенравная скотина подпустила его к себе, когда Отрочь-монастырь уже близко был.

Андрей взобрался в седло и врезал плеткой по крупу лошади. А не фиг баловать!

Он въехал в город, прикрывая ладонью правой руки порез кафтана на левой.

Добравшись до дома Прохора Захаровича, он услышал доносившиеся оттуда суматоху и плач.

– Чего случилось-то? С Прохором Захаровичем плохо?

– А ты разве жив? – от удивления домочадцы округлили глаза.

– Жив, только рукав вот порезал.

Из горницы вышел купец – его трясло от пережитого. Заикаясь, он накинулся на Андрея:

– Ты зачем на кромешников напал?

– А разве они не за нами гнались?

– Да, может, они в город ехали по своим делам!

– Ну да, кричали: «Остановитесь, псы поганые!» Не нам разве?

– Не слыхал я, – отвел глаза в сторону Прохор.

«Трусоват купец», – решил про себя Андрей.

– С рукой что?

– Саблей порезали, руки не чую.

– А с кромешниками что? – с замиранием сердца спросил купец.

– Мертвее не бывают – все трое.

– Видаки есть? – Прохор даже как-то голову в плечи втянул.

– Голое поле и луг, не было никого. Коли сам не расскажешь, никто и знать не будет.

– Это хорошо. Эй, кто-нибудь!

Явился слуга.

– Дайте Андрею рубаху новую и кафтан. А старое немедля сжечь в печи.

Слуга поклонился и ушел.

– Лошадь цела?

– Что с ней будет? Едва поймал потом.

Вернулся слуга с одеждой. Когда Андрей переоделся, слуга тут же забрал порезанную рубаху и кафтан.

– Вот что, Андрей. Я не исключаю, что жизнью тебе обязан. Но у меня семья, пойми меня правильно.

Андрей понял.

– Когда уходить?

Прохор снова отвел глаза. Да, похоже, сейчас.

– Я только узелок свой с вещами возьму.

Прохор вздохнул облегченно.

Андрей поднялся в отведенную комнату, собрал узелок, где лежало запасное исподнее и рубаха, перезарядил пистолеты. Сунул мешочек с деньгами, данный Гермогеном, за ворот и спустился вниз.

– Держи! – Прохор отвел глаза. На ладони у него лежал тощий мешочек с монетами. Недорого же он оценил свою жизнь!

У Андрея сперва взыграла гордость, но потом он подумал: угла нет, знакомых – тоже, и взял. С паршивой овцы хоть шерсти клок.

Со двора Прохора Андрей вышел, не попрощавшись. Опять он как неприкаянный должен идти неведомо куда. Снова изгой!

И снова он направился на постоялый двор. А куда деваться, если вечер на носу?

Есть не хотелось, и Андрей улегся на постель. Что за полоса черная пошла? Из Новгорода попросили на время исчезнуть, спасая его жизнь. В Твери и себя и Прохора уберег – опять неладно! Когда опричники зарубили бы, поздно было бы что-то предпринимать. Или ждать новой неприятности по поговорке «Бог троицу любит?» Нет, надо подаваться в другие города, где он еще не бывал. Русь велика, и городов в ней много. Деньжата на первое время были.

Андрей поднялся и заглянул в мешочек, который дал ему Прохор. Ну жмот! Алтын медяками! А сам Прохор теперь, наверное, не один год от страха трястись будет. Скорее всего, до той поры, пока царь опричнину не отменит в 1572 году. Андрей злорадно ухмыльнулся, покрутился на жестком ложе и уснул.

Встав с первыми лучами солнца, он пошел на пристань. Обычно корабли, отправляющиеся в дальние странствия, отплывают пораньше.

Повезло сразу. На корабле уже швартовы отвязывали, когда Андрей подошел.

– До Нижнего не возьмете?

Почему он назвал именно этот город, а не Ярославль или Владимир, Андрей и сам не знал.

– Прыгай, коли деньжата водятся.

Между причалом и бортом корабля расстояние уже метр. Андрей прыгнул и приземлился на палубу.

– Две медяхи задаток и две – по прибытии, коли харчи наши, – сразу сказал кормчий.

– Держи.

От воды тянуло сыростью, было прохладно, и мысленно Андрей похвалил себя за то, что взял тулуп. Он кинул его на палубу на носу судна и улегся. Ночами и ранним утром было еще прохладно – конец апреля все-таки, но днем солнце уже пригревало.

Андрей поглядывал на берега. Вниз по Волге от Твери он еще не плавал, и ему было интересно. Река еще не вернулась в свое обычное русло и кое-где разлилась широко, подступая к прибрежным деревням. Было безветренно, парус не поднимался, но команда за весла не садилась, кораблик просто несло течением.

Торопиться Андрею было некуда, да и у корабелов это был первый поход после зимы. Движение на реке не было оживленным, за полдня попался только один встречный ушкуй, шедший под веслами.

Утром часа два ушло на костер, где варился кулеш, потом завтрак.

Они отчалили от берега часов в семь и вышли на стремнину, где течение быстрее. Кормчий был опытным и дело свое знал. Уже пошли ярославские земли.

Около полудня стало тепло, и Андрей даже впал в легкую дремоту.

Вдруг за кормой раздались крики. В унисон им, внезапно встревожившись, закричал кормчий: