В. Бирюк - Не-Русь

Ванька-миротворец? Факеншит! Побьют… Или — нет. Пока не попробую — не узнаю. Но для начала…

— Джафар, собирайся. Ты отправишься с дедушкой.

— О! Да будет благословенно…

— Абдулла! Потом. Как бы не повернулось дело — внука забираешь с собой. Я не могу причинить вред своему… э-э-э… мухаджиру. Я не могу брать с тебя денег. Ибо — ты мой верный. Джафар, довольно ли моей просьбы, чтобы ты не говорил ни с кем об увиденном?

— Да. О, сахиби…!

Глаза мальчишки полны восторга. Восторга от явления чуда: чуда освобождения, чуда милосердия страшного гяура, чуда бесплатной милости. Зря. Я же говорил: «Не просите у меня милости. Ибо нет её у меня. Просите службы». Переходим к делам служебным, к исполнению должностных обязанностей:

— Довольно! Собирайся. А мы, о мудрейший Абдулла, обратим стопы свои на пути уже пройденные, посетим собрание уже состоявшееся. И, отринув слова грозные, прежде произнесённые, попытаемся найти решение мирное. Ибо мир — угоден Аллаху.

Суздальские бояре… несколько не поняли. Когда мы с «мойдодыром» отправились назад в полуторо-этажный особняк. Нас бы просто развернули, но сегодняшняя моя казнь… Сбегали-спросили-позвали.

Собрание пребывало в недоумении и раздражении. Поэтому — просто общий поклон и быстренько без притопов:

— Господа князья, господа бояре и воеводы. Нет чести в убийстве. Всё ли мы сделали, чтобы избежать кровопролития? Мы не торгу деревенском лукошко яиц торгуем. Здесь решаются судьбы людей. Душ христианских. Кому завтра — Господа славить, кому — сырой землёй накрыться.

— Ты! Ты с басурманами мира хочешь?! Они… Они… Они против Христа!

Какой, однако, у Андрея сильно православный сынок. С таким энтузиазмом хорошо под танк со связкой гранат кидаться. А вот полком или батальоном командовать… уже не надо.

— Да. Хочу мира. И все тут присутствующие — присутствуют здесь для этого же. И они все — за мир. О чём и был здесь разговор с послом. Вопрос — в условиях мира. А не в выборе — воевать или мириться. Мириться. Однозначно.

— Кто это такой, и почему он перед нами, князьями русскими — без спроса своё вонючее хайло открывает?

Глеб, твою мать! Ну что я тебе, князь рязанский, сделал?! Ну что ты на меня так… уничижительно смотришь?

А, понятно: главный здешний вопрос не — «Кто ты»? А — «Чьих ты»?

Глеб, князь рязанский. После смерти Боголюбского украдёт из Владимира святыни: икону и меч. И ещё многое. Будет нагло врать, пока Всеволод (Большое Гнездо) не придёт с войском к Рязани. Отдаст ворованное, поклянётся в верности, сдаст город — все укрепления будут срыты. Снова примет участие в мятеже против Всеволода. Будет посажен в темницу и уморен голодом. Дядя и злейший враг муромскому Юрию (Живчику). И — Боголюбскому.

Глеба здесь вообще всё раздражает. Более всего, конечно, необходимость подчиняться Андрею. Сам его вид. Весь этот поход. Всё войско, эти иконы, эта река, эти разноцветные скалы… Всё.

Сам Бряхимов… туда-сюда. Польза кое-какая есть. Но дальше… как зубная боль.

После моего «выскока из-под топора», воспринимает меня, как «человека Боголюбского». То есть — врага. Не потому что я плох, а потому что из «тех», из суздальских. Любую гадость, которую сможет мне сделать безнаказанно — сделает. И люди его — тако же.

Длинный, уже с залысинами, постоянно мрачный. Прозвище — Калауз. Слово означает — карман, калита, сума, киса, гамза, кошель.

Традиционно щедрость — неотъемлемое свойство русских князей. Слова Владимира Крестителя, выставившего серебряную посуду на пир своей дружины: «Без дружины и серебро потеряю, а с дружиной и новое найду» — звучат в разных вариантах и в летописях, и в былинах.

Однако в последнее время на «Святой Руси» всё более встречаются князья скупые. Я уже вспоминал Володшу и Гамзилу, для которых наполнение кошелька — из важнейших, жизненно необходимых занятий. Применительно к некоторым Рюриковичам в эту эпоху летописцы с возмущением отмечают их жадность. С одним таким, Мачечичем, ограбившем княгиню-вдову, мне ещё придётся столкнуться.

Глеб-Калауз из этой породы. За что, конечном счёте, и умрёт. С голоду, в подземелье. Через тринадцать лет.

А пока… Пока надо ему отвечать. В стиле… как он сказал — «хайло вонючее»? Следуем, милсдарь, предложенному вами определению:

— Княже! Уж не беда ли с тобой приключилася? Али немочь кака? Али ещё напасть? Очи ясные — позамылись, уши грозные — мхом позарастали? Али не слыхал ты с утра бирюча громкого? Аль проспал ты указ государевый? А коль не проспал — так что ж спрашиваешь? Сказано про меня — Воевода Всеволожский. Ясно ли? А коль место мне на Стрелке Окской указано, коли быть мне промежду земель русских и булгарских, то и мир меж Русью и Булгарией — и меня касается.

Калауз вскинулся, было, на мои невежливые слова с издевательской интонацией. И — остановился: шапка Боголюбского чуть повернулась. Андрей ждёт продолжения. Скажет Глеб чего-нибудь… лишнее? В запале, в гневе.

Скажи, Глебушка, скажи. Скажи слово прямое, честное, от души страждущей. И когда будешь зимой зубками щёлкать — порадуешься. Глядя на объеденные не волками — людьми трупы на дорогах, скажешь:

— А вот я смел, а вот я самому — прямо сказал.

Потому что Боголюбский — взыщет. Ты от Андрея уже бегал, Рязань суздальские уже выжигали. Повтори. Тогда и ты, и сыновья твои — станут изгоями. Станут у чужого порога — милости просить, у чужого очага — тепла вымаливать.

И Калауз быстро убрал глаза. В которых общее раздражение сменилось конкретной ненавистью. Ко мне.

Запомним. Чтобы, при случае, открыжить.

Живчик рассматривал меня с весёлым интересом: «Ну ты, паря и даёшь! Новые «турусы на колёсах» придумал?».

А вот взгляд Андрея, обратившийся на меня, был куда сложнее: недоверие, опасение, ожидание глупости и подлости. И чуть-чуть — надежды: «а вдруг — и правда, как со стаканами…».

— Светлый князь Андрей Юрьевич! Кровавые дела воинские вере Христовой и Пресвятой Богородице — противны. Посему полагаю надобным всеми силами устремиться к прекращению смертоубийства. Для чего требовать от эмира — необходимое. А не запрашивать лишнего. Но и от требуемого, от цены настоящей — уже не отступать.

— Ну, дела! То его Княжьей Смерть кличут, Немым Убивцем величают, а то — «всеми силами устремиться к прекращению смертоубийства»!

Андрей внимательно посмотрел на влезшего Живчика. Подумал. И перевёл взгляд на меня. И на стоявшего чуть сзади Абдуллу:

— Что сказал посол?

— О мире? Ничего. Я говорю от себя. По моему суждению в договоре должны быть указаны четыре свободы. Свобода исхода: всяк человек волен уйти на Русь. Свобода деяния: всякое действие, совершаемое булгарином в Булгарии, может быть совершено там и русским. Свобода от суда: всякий русский человек может быть задержан, допрошен, осужден только русским судом. Свобода от мытарей: русский человек не платит пошлин, сборов, налогов, мыта в Булгарии.