Александр Мазин - Белый Волк

Мы подъехали, и Эйвинд открыл глаза.

– Ну как, боль не появилась?

– Болит малость, – произнес он тихо. По интонации я догадался: болит вовсе не «малость». – А рук по-прежнему не чувствую.

Похоже, все-таки позвоночник…

– Ну, братва, взялись аккуратненько… Очень аккуратненько…

В восемь рук (кроме Скиди Хегин прихватил еще двух работников) мы очень осторожно вынули королевича из щели и положили на сани, где я загодя расстелил медвежью шкуру. Эйвинд висел на руках как ватный.

– Куда? – спросил Хегин. – Ко мне или к тебе?

– К Рунгерд.

Если кто и сможет оказать парню медицинскую помощь, то это она. Хотя если с ним случилось то, что я думаю, то здесь нужен нейрохирург, а не знахарка-ворожея.

– Он сказал: твоя удача сильнее, чем его, – вид у Рунгерд был усталый и невеселый. – Объясни мне, Ульф, почему лучшие из вас, мужчин, только и делают, что ищут, где рискнуть головой?

– Это была не моя идея, – напомнил я. – Можешь спросить у своей дочери.

– У моей дочери в голове – тряпки да побрякушки, – вздохнула Рунгерд. – Со временем она поумнеет. Наверное. Но Эйвинду это уже не поможет.

– А он умрет?

– Не знаю. Может, и нет. Его ноги чувствуют боль. Это значит, что хребет не сломан. Зато у него сломаны ребра. Я наложила повязку и дала ему питье, чтобы он уснул. Попросила богов быть к нему снисходительнее. Не знаю, что будет. Ты знаешь, что его трэль убежал в Роскилле?

– Зачем? – Я удивился. На мой взгляд, в такой ситуации слуга должен ни на шаг не отходить от хозяина.

– Расскажет хирдманам Эйвинда, что произошло. А может, просто удрал. Если Эйвинд умрет, раб ляжет в костер вместе с ним. Он знает об этом.

Так и было бы. Я уже достаточно хорошо знал обычаи скандинавов, чтобы не усомниться в словах Рунгерд. В костер ляжет не один раб. Сыну конунга в посмертии «понадобится» целый штат сопровождающих: слуги, наложница, конь…

– Тогда он точно смылся, – заметил я.

– Я так не думаю.

– Почему?

Я попытался сообразить, что может подвигнуть раба на этакую самоотверженность.

Допустим, соратники Эйвинда сочтут раба достаточно полезным, чтобы сохранить ему жизнь. И отправят на костер кого-нибудь еще…

Все-таки я еще довольно слабо разбираюсь в психологии аборигенов средневековой Дании.

Выяснилось, что сгореть в одном костре с господином – это не трагедия, а бонус. Ну как же! Хозяин-то отправится наверх, в Валхаллу. И его спутники по кремации – вместе с ним. Само собой, быть им там рабами, а не хозяевами посмертной жизни, но кто-то из классиков античности очень точно заметил, что лучше быть последним рабом на земле, чем королем в подземном мире Хель [46] Лучше б хотел я живой, как поденщик, работая в поле, Службой у бедного пахаря хлеб добывать свой насущный, Нежели здесь над бездушными мертвыми царствовать мертвый. («Одиссея», песнь 11, ст. 489–491) . А тут даже и не на земле, а в Асгарде…

– И что делать нам, если сюда заявятся сопалубники Эйвинда? – поинтересовался я.

– Тогда, боюсь, моя дочь очень огорчится, потому что свадебный дар придется вернуть.

– А велик ли дар?

– Хватит, чтобы построить драккар на тридцать шесть румов! – Свартхёвди решил присоединиться к нашему разговору. – Его трэль удрал очень кстати. Как ты, мать, посмотришь на то, чтобы выставить красавчика на мороз: всё равно он не жилец. – Медвежонок ухмыльнулся. – Облегчим его страдания!

– Нет! – отрезала Рунгерд.

– Почему – нет? Кто сможет догадаться: то ли он сначала замерз, потом помер, то ли сначала помер, а потом замерз. А возвращать мы ничего не будем. Еще не хватало! Я уже послал Гнупа в Роскилле, к Ульфхаму Треске. Так что, мать, скоро у нас тут будут гости!

– Ты должен был сначала сказать мне, сын, а уж потом действовать! – сердито бросила Рунгерд. – Я здесь хозяйка!

– Выходит, матушка, я не могу пригласить сюда моих друзей? – вкрадчиво поинтересовался Свартхёвди.

– Конечно, можешь! Но наш фюльк – не место для битвы!

– Какая битва, матушка? Ты что? – Медвежонок обнял мать и потерся бородой о ее щеку. – Да мы с Ульфом вдвоем разгоним дюжину вестфолдингов! Так что дай-ка свое снотворное зелье моей сестрице, а как она заснет, мы с Черноголовым вынесем Харальдсона на свежий воздух.

– Нет! – Рунгерд сердито отпихнула сына. – Я запрещаю!

– Как скажешь! – Медвежонок подмигнул мне, и Рунгерд это заметила.

– Я запрещаю! Слышите, вы оба! Ну-ка поклянитесь, что не причините ему вреда! Он – гость в нашем доме! Хочешь, чтобы боги от нас отвернулись?

Свартхёвди пожал плечами. И поклялся. Я, естественно, тоже. Не так я воспитан, чтобы выносить на мороз беспомощного человека. Даже если это мой враг.

На том диспут закончился, а мы отправились спать. К моему большому огорчению – порознь. Вернее, мы с Рунгерд – порознь. Медвежонок прихватил с собой девку из материных служанок и попользовался ею весьма активно. К счастью, недолго. Минут через десять они угомонились, и в доме стало относительно тихо. Достаточно тихо, чтобы я услышал всхлипывания Гудрун из клети, где лежал Эйвинд.

Спать в таких условиях я не мог, поэтому натянул штаны и отправился к бдящей над раненым девушке.

– Как боги допустили такое! – причитала Гудрун, прижимаясь ко мне. – Вот я смотрю на него: он такой красивый, такой сильный. Кажется, сейчас проснется, встанет и будет как прежде. Но ведь не встанет, да? Матушка сказала: если он не умрет, то всё равно останется калекой. Я не хочу быть женой калеки! Твоя удача оказалась сильней, чем у него. Ну так пусть бы он умер! Но зачем же его калечить?

Я не стал напоминать о том, что призом в нашем состязании была именно она. А поскольку Эйвинд проиграл, следовательно, она уже не его невеста, а моя. Еще успею.

– Он – воин, – сказал я. – Воин может стать калекой в любом сражении. Он может потерять руку или ногу. Может лишиться глаз…

– Ничего подобного! Эйвинд – сильнее всех. Такие, как он, сами убивают и калечат, а с ними никогда ничего не случается! Сколько раз ты дрался, а у тебя руки-ноги на месте!

Я задрал рубаху:

– Погляди на этот шрам! В битве любой может умереть. Даже самый лучший. Если бы копье прошло на два пальца глубже, я был бы мертв.

Гудрун замотала головой:

– Так не прошло же! Настоящие воины любимы богами. Это всем известно! Валькирии отводят от героев вражеские копья. Чтобы не насмерть, не на два пальца глубже, а просто безвредная рана.

– От любой раны можно умереть, – напомнил я правило, хорошо известное в этом мире, лишенном антибиотиков.

– Но ты же не умер! Ты убивал своих врагов, а не они тебя! Мне так жаль его, Ульф! Так жаль! – Гудрун всхлипнула и прижалась ко мне еще крепче.