Виктория Гетто - Исход

– Смотри на флагшток, – показываю на потолок залы. – Когда на нём не окажется флага Нуварры, значит, срок наступил, и утром я отправляюсь в путь.

– Понятно. Удачи вам, Михх.

– И тебе, Петя…

Мы крепко пожимаем друг другу руки, затем Рарог отдаёт мне честь и выходит. Я прислоняюсь к стене коридора, где мы разговаривали. Хороший парень. Но именно такие и гибнут первыми. Оставляя вместо себя мразь…

Есть, правда, ещё один выход из сложившейся ситуации. Организовать переворот. Сил и средств для этого у Петра достаточно. Арестовать высших офицеров, поставить их к стенке. Сосредоточить власть в одних руках. Организовать вновь единую армию, под одним началом, разгромить океанцев. Их коммуникации растянуты через океан. Мы, русские, можем помочь перекрыть их, и, оставшись без снабжения, интервенты будут обязательно разбиты… Но какой ценой? Сколько наших погибнет? Может, лучше пока отсидеться на материке? Хотя не совершаем ли мы ошибку? Нет. Не совершаем. Новая Русь не готова к большой войне. А Петру, даже в случае удачного захвата власти, не хватит времени организовать отпор врагу. Особенно в условиях двухмесячной анархии и беспредела на просторах Русин, полном коллапсе экономики, разгуле преступности…

Время. Время! Оно играет и против нас, и за нас. Но мы не умеем им повелевать. Поэтому делай, что должно, и пусть случится то, что случится.

Дни летят со страшной, просто неописуемой скоростью, полные жуткими новостями. Рабочие, как я и говорил, не выдержали. То ли океанские эмиссары действительно сбежали, то ли они смогли как-то вновь сплотить тех, кто уцелел после первого восстания, но голодные люди не выдержали и в одну из ночей попытались прорваться из кольца войск. Вспыхнули дома. Истощённые до последней стадии, буквально шатающиеся от ветра люди молча, потому что сил кричать не было, двинулись на штурм. Вооружённые винтовками, ножами, топорами, камнями и металлическими прутьями, обвязанные взрывчаткой, они шли на солдат под шквальным огнём пулемётов, падая сотнями, но не останавливаясь. Женщины и мужчины, подростки и дети, старики и старухи. Это была бойня. Самая настоящая. Говорят, что стрелки сходили с ума, некоторые не выдерживали и кончали с собой, но всё-таки перемололи тех, кто ещё оставался жив.

Генерал от артиллерии сформировал специальные команды из уголовников и направил их в рабочие кварталы. Что те творили, неописуемо. Потом я побывал в тех местах. Но даже мой закалённый желудок не выдержал увиденного и не раз был опустошён. Только бандеровцы в Донбассе творили подобное. И я не хочу об этом вспоминать. Вообще артиллеристы отличались особой жестокостью к окружающим и к своим соратникам. На территориях, отошедших к ним, происходило нечто страшное, напоминающее больше всего варшавское гетто во время подавления восстания в тысяча девятьсот сорок третьем году. Массовые казни, уничтожение деревень и городов стало нормой. За невыполнение норм выработки – смертная казнь. За утаивание продовольствия крестьянами – сжигалась вся деревня, зачастую с жителями. Выгребалось всё до зёрнышка, подчистую. После сдачи продовольственного налога приходили продотряды, обрекая уцелевших после массовых казней на голодную смерть.

Я не понимал смысла действий войск этого генерала до той поры, пока океанские интервенты не вошли на подконтрольные ему территории, где он вышел лично приветствовать оккупационные войска и был награждён командующим океанскими частями орденом «За особые услуги Океании». Узнав об этом, оставшиеся два правителя объявили его изменником Диктатуры, только было поздно. Хуже того, теперь каждый подозревал другого в измене и не доверял невольному союзнику. Их части вели боевые действия на особицу друг от друга и несли большие потери. Захваченные ранее склады с боеприпасами и оружием быстро пустели, а изготавливать новое вооружение на смену было негде. И некому. Жить за счёт трофеев? Была объявлена массовая мобилизация. В строй ставили всех от мала до велика, в руки давали ломы, топоры, а то и просто палки и гнали на убой.

Пётр поседел в двадцать три года. Я ещё как-то держался, потому что, глядя на меня, сдерживались и остальные мои жильцы. Но и до них доходили рассказы о том, какой снаружи творится кошмар. Горн не всегда мог удержаться от болтовни, за что пару раз получил от меня взбучку. Моральную, естественно. Не буду же я поднимать руку на старика. Он спохватился, но семена были посеяны, и всходы взошли. Аора попросила меня переселить её и Юницу с первого этажа на второй, поближе ко мне. Пришлось пойти на уступки. Теперь все жили в одном месте. Слугам полностью достался первый этаж. На улицу женщины практически не выходили, потому что слишком многие оскорбляли или выкрикивали угрозы в их сторону, проходя мимо ограды. Несколько раз возле ворот находили трупы умерших от голода или убитых, и хоронить их пришлось моим слугам на близком кладбище.

Страна уверенно катилась к краю пропасти. Пётр приходил всё реже и выглядел всё хуже. Спрашивал совета, но что я мог? Конечно, я старался. Но выходило только хуже – полумеры лишь оттягивали катастрофу. Океанцы медленно, но уверенно двигались с востока на запад, насколько я знал, одновременно войска заморских господ высадились и на западе, и в Прусии, и в Гонведии, где также шли отчаянные бои до последнего солдата и последнего патрона.

Безысходность, отчаяние – вот что я ощущал, когда выходил из дома. В эти дни он казался мне единственным местом, где царили спокойствие и надежда на лучшее. Ценность Хьямы, как агента Океании и человека, знающего подноготную игр заокеанцев, скатилась к нулю. Теперь все знали, что беспорядки, покушение и восстание рабочих спровоцировано и организовано агентами заморской державы. Но… Я слишком привык к ней, чтобы в один прекрасный день просто выгнать девушку на улицу или передать властям. Пусть будет как было. Так я решил. Всё равно кому-нибудь из наших холостяков она пригодится.

Так прошла зима, сменившись весной. Расцвели уцелевшие деревья, кустарники. Зазеленела трава, появились первые цветы. Только радости оттого, что закончились холода, не было. С каждым днём становилось всё хуже и хуже. Океанцы резко прибавили темп наступления. Если раньше мешали холода и глубокий снег, то теперь, едва подсохла земля, тысячи солдат в синих мундирах бодро зашагали по полям, дорогам и лесам, распевая гимны на своём языке. Немногочисленные попытки сопротивления жестоко подавлялись. Да и воевать было некому – практически все людские резервы Русии иссякли. Теперь очень редко на улицах столицы можно было увидеть мужчин. Одни женщины и дети.

Пётр стал тенью самого себя. Седые волосы, осунувшееся лицо, горящие от недосыпания и переживаний глаза, налитые кровью. Он не щадил себя, буквально сгорая от нечеловеческой по напряжённости работы, но все его усилия пускались на ветер двумя генералами. В один из дней он признался мне, что не видит выхода из сложившегося положения и иногда подумывает пустить себе пулю в лоб. Я тогда очень долго ругался с ним, приводил десятки, сотни доводов и с огромным трудом убедил его немного подождать. Именно тогда он решил принять моё приглашение и пойти со мной.