Кой - Снова в школу и иже с ним[СИ]

Я подошел к зеркалу.

…….!!!! — мысленно я непроизвольно перечислил родословную неизвестного мне, но явно недоброго человека, не стесняясь в выражениях и межвидовом скрещивании.

Из зеркала на меня ошалело смотрел зеленоглазый пацан лет четырнадцати. Поттер с фирменным интеллектуальным выражением лица и печатью аристократа в третьем поколении на чубе. Я мелкий, в общем.

Интересно, за нелегальное исполнение неконкретизированных желаний статья полагается?!

Я пытался как–то уместить в своей голове имеющуюся реальность и подогнать ее под свое привычное мироощущение. Получалось плохо.

Попутно мерил шагами комнату (десять в длину, шесть в ширину, почти двенадцать по диагонали) и рассматривал окружающую обстановку. Что я могу сказать? Меня окружали серебристо–серые обои и здоровенная стена ступора и непонимания.

Так , — я попытался сосредоточиться. — На сон все это мало похоже . Я знаю, о чем говорю, ибо за прошедшие полчаса на моих руках уже не осталось ни единого живого места от щипков, пострадали также ноги, лоб и (ради интереса и справедливости) спина. Правда, попытки ущипнуть себя за спину ненадолго отвлекли меня от проблемы, но это уже не важно. Важно то, что у меня получилось!

Мистер Поттер, вы слишком часто отвлекаетесь от дела, — строго сказал я себе и вернулся к тревожным размышлениям о будущем… прошлом… Ну, в общем, о том, что со мной происходит.

Ладно , — я глубоко вздохнул и сел на кровать, расслабленно упершись спиной в стену.

Итак, я мыслю — следовательно, существую. Другое дело — кем я существую?..

Я осознаю себя как Гарри Джеймса Поттера, зажравшегося тридцатилетнего мужика с внушительным набором плохих привычек и куда менее внушительным — хороших дел, бывшего героя (звучит, правда, как признание в обществе анонимных алкоголиков… только еще чуть хуже), адвоката с блестящей репутацией. Это подтверждают и мои воспоминания… Так, кратенькая инвентаризация воспоминаний. Что, собственно говоря, я помню?

Месячная депрессия после победы. С одиннадцати лет я не чувствовал себя одним — пусть где–то далеко, но у меня были друзья, люди, которым я был зачем–то нужен, кто–то, сопереживающий моим неудачам и радующийся моим победам. Забытое одиночество вернулось неожиданно, да так славно, что хотелось вешаться от счастья. Я сидел взаперти в особняке на Гриммо и методично уничтожал, оказывается, доставшийся мне в наследство вместе с домом алкоголь. Время от времени ко мне приходили газеты и письма от друзей — все это копилось в здоровенной куче макулатуры у окна. Я тихо, но основательно упивался своей ненужностью и не хотел, чтобы мне что–то мешало в этом деле.

Неизвестно, чем это могло бы закончиться, но все сложилось так, как сложилось. Месяц спустя меня безжалостно выковырял из моего уютного логовища встрепанный раздраженный Снейп.

Как я уже сказал, я вовсю поддерживал в себе унылые мотивы. И тут неожиданно оказалось, что кому–то я все–таки нужен. Многовековую защиту он старательно и неутомимо ломал целую неделю, после чего — это я ясно помню, — вытащил меня за волосы на порожек и окунул в ближайшую лужу с коротким:

— Протрезвей…

Положа руку на сердце — я слабо представляю, что тогда происходило со мной, с домом и со Снейпом. Моя память недобросовестно выводит мне вместо тех событий девственно чистый лист, я проснулся уже чистеньким, аки ангел небесный, в кроватке с балдахином под сводами Малфой–менора, бодрым, энергичным и всем довольным. Снейп же любезно поведал, как несколько дней пытался выманить меня из донельзя уютного малого винного погреба — тогда в доме Блэков разверзнулся небольшой филиал войны с баррикадами, ловушками, пьяными матами в моем исполнении и бесплодными (еще редкими и не очень корректными) попытками переговоров со стороны Снейпа. Надо отдать ему должное — он не только справился со всеми моими гадостями (а после войны у меня был внушительный арсенал сюрпризов разного рода) и выкурил–таки меня из подвала, но и совершил невозможное. Компания из Снейпа и не очень–то радующихся моему неожиданному появлению слизеринцев превратила депрессивное тело, в алкоголе которого не было обнаружено крови, и с психикой, лежащей почти что в руинах, в личинку Гарри Поттера, меня теперешнего то бишь.

Очнувшись, я добросовестно послал Снейпа в далекие дали, попытавшись доступно объяснить, что мое «лечение нервов» есть процедура нужная и вполне себе полезная, причем не только для меня. Он сухо ответил тогда:

— Я уже в курсе. Но я обещал твоей матери позаботиться о тебе, и, раз уж мы все ухитрились пережить Волдеморта, я должен довести дело до конца и превратить агрессивного балбеса во что–то более–менее приличное и жизнеспособное. И я буду делать это так, как мне удобно. И тебе придется быть предельно корректным и внимательным, потому что родителям твоих бывших однокурсников я обещал то же, так что имеет смысл осчастливить вас всех скопом. Так что успокойся заранее и готовься стать кем–то получше…

Новый я (на момент разговора со Снейпом) был все еще горячим гриффиндорским парнем, но уже не лишенным здравого смысла, который в отсутствие военных действий и необходимости критиковать планы боев–захватов–диверсий нашел себе применение в житейских делах. Ну а дальше, как говорится, с кем поведешься — я обзавелся хитростью, изворотливостью, профессией, оравой новых привычек и предпочтений, ну и, как мне ласково многие говорят, демо–версией мозга, работающей в частных случаях. Нередких, но частных.

Слизеринцы были одной большой семьей — и сейчас, когда от ранее сильных, многочисленных и не очень родов осталось по одному–двум представителям, это было действительно видно. Изнутри, по крайней мере. Они действовали как единый организм — в сущности это напоминало что–то вроде муравейника, если знания биологии меня не подводят. По отдельности каждый из них получил приличествующее воспитание, которого вполне достаточно для самостоятельной жизни и ведения дел — на деле же, стоило им собраться вместе, сразу было видно — это не одиночки, но команда. Причем команда сработанная, не имеющая лишних разногласий. Леди Гринграсс была по уши вовлечена в финансовые вопросы всех остальных; вопросы общения, политики, сотрудничества с кем–либо курировал Малфой, впрочем, к нему часто присоединялся Забини. Безусловно, у каждого из них был немного отличный от остальных круг общения, свои друзья, не связанные с «семьей», и, разумеется, собственное мнение — но общая линия поведения была всегда.

Винс Крэбб, к моему изумлению, оказался — да, заторможенным, да, тихим, да, невыразительным, но очень и очень хорошим аналитиком. Паркинсон была блистательной светской дивой, которая знала все обо всех и чуть больше. Были среди ребят и, так скажем, «непричастные к большому плаванию» — ремесленники, то есть зельевары, ботаники… Учителя, журналисты, авроры, драконологи — чета Лонгботтомов, Люпины, Чанг (с которыми я, как неожиданно выяснилось, чувствовал себя вполне комфортно) на удивление легко и органично, пусть и не быстро, влились в «семью». В семью.