Александр Михайловский - Мир царя Михаила

Дрожащими пальцами Ильич листал страницы учебника, разглядывая рисунки, карты и диаграммы. У него был такой вид, будто я со всей дури огрела его этой книгой по голове. Он бормотал, читая заголовки: «Коллективизация», «Гражданская война и интервенция», «Военный коммунизм», «Брестский мир»…

Через его плечо в учебник заглядывала Надежда Константиновна, окончательно утерявшая свою выдержку и важность и превратившаяся в обычную снедаемую любопытством женщину.

Я посмотрела на Сосо. Он понял меня и, кивнув, сказал хозяевам, которые совершенно забыли о своих гостях:

– Гм… Владимир Ильич, Надежда Константиновна… Мы, с вашего позволения, пока выйдем, прогуляемся часик-другой по Женеве. А потом снова вернемся. Вы не возражаете?

Ильич в ответ промычал что-то невразумительное, лихорадочно перелистывая страницу за страницей, а Надежда Константиновна лишь досадливо отмахнулась от нас.

– Идемте, голубчики, – дребезжащим старческим голосом сказала нам Елизавета Васильевна, – видите, им сейчас не до вас. Приходите через час, я свежего чаю заварю. – В дверях, она незаметно – во всяком случае, ей так показалось – дотронулась до моего плеча, словно стараясь убедиться – призрак ли я, или человек во плоти.

Оказавшись на лестнице, мы переглянулись с Сосо и дружно, не сговариваясь, рассмеялись.

– Пойдемте, Ирочка, – сказал мне Коба, – прогуляемся в парке. Помните, мы его видели, когда шли сюда. Это недалеко. Товарищу Ленину еще часа два будет не до нас. Вы не против?

Конечно, я была не против…

Ирина Андреева, журналистка, спортсменка, да и просто красавица

Два часа пролетели незаметно. Сосо пытался шутить, но у него это получалось как-то натужно, без того искрометного юмора, к которому я уже успела привыкнуть. Чувствовалось, что мыслями он был сейчас не со мной, а там, в квартире на улице Давид Дюфур.

В очередной раз плоско пошутив, он засмеялся деревянным голосом, а потом, взглянув на мое напряженное лицо, вздохнул и спросил:

– Ирочка, как ты думаешь, что сейчас там происходит?

Я только пожала плечами. Было понятно лишь одно – у такого цельного и страстного человека, каким является Ленин, сейчас должна происходить коренная переоценка ценностей. Одно дело – работать во имя какой-то абстрактной «мировой революции», и другое дело – прочитать о том, чем закончилась эта самая революция – войной всех против всех, сотнями тысяч убитых и изгнанных с родной земли, разрухой и всеобщим одичанием.

Но с другой стороны, большевикам в нашей истории удалось важное – они спасли страну от иностранной колонизации, где все ее богатства достались бы европейским хозяевам, а местное население, изрядно сокращенное и прореженное, вкалывало бы в качестве белых негров. Я знаю, что товарища Кобу уже ознакомили с соответствующими документами, где четко и подробно расписывалось, кто и что получил в поверженной России, и что сотворили демократические деятели с его любимой Грузией.

– Знаешь, Сосо, – грустно сказала я, – Владимир Ильич, конечно, самый настоящий революционер, и то, что мы ему сегодня сообщили, несомненно, подействует на него не самым лучшим образом. Но с другой стороны, может, его гибкий и аналитически мыслящий ум подскажет ему, какую новую тактику надо избрать социал-демократам, точнее большевикам, в этой новой ситуации. Вот только какую? С нашим прибытием мир изменился радикально, и товарищ Ленин должен найти для себя новое место в этом новом мире.

– Не знаю, – печально сказал Сосо, – ведь я знаком с ним только заочно. И по себе знаю, что известие о том, что произошло или должно произойти в будущем, действует на человека подобно удару молнии.

– Ирина, – сказал он после недолгого молчания, – посмотри, пожалуйста, сколько времени прошло? Не пора ли нам возвращаться?

Я бросила взгляд на свои часики и увидела, что время, данное нами чете Ульяновых-Крупских на размышление, уже истекло. Мы развернулись и отправились снова на улицу Давид Дюфур.

На стук дверного молоточка нам открыла мать Крупской, Елизавета Васильевна. Она испуганно посмотрела на нас, словно перед ней стояли какие-то исчадия ада.

– Идите быстрее, – шепнула она нам, – там такое…

Похоже, что за время нашего отсутствия между Лениным и его супругой произошел весьма нелицеприятный разговор. Лицо Ильича было хмуро, а у Надежды Константиновны – заплакано. Злосчастный учебник истории лежал на столе. Из него во все стороны торчало множество закладок.

– Присаживайтесь, товарищи, – попытался изобразить гостеприимство Ленин. Потом, видимо, не сумев сдержать эмоции, он с досадой взмахнул рукой: – И принес вас черт на мою голову… Как все было хорошо, все точно и ясно…

Мы с Сосо лишь переглянулись. Но промолчали – а что мы могли сказать ему в ответ? А Ильич, немного успокоившись, каким-то жалобным голосом спросил у нас:

– Товарищи, что же теперь нам делать-то?

Я первая не выдержала и ответила ему:

– Трудиться надо, товарищ Ленин, на благо своего народа и своей страны. Ну а что касается мировой революции, то можете о ней забыть… Люди и народы все разные, и тех же англосаксов вы никогда не заставите жить социалистическим общежитием. Как ни прискорбно, но это факт.

– Да, товарищ Андреева, – сказал печально Ильич, – я это уже понял – прочитал в вашей книге. Но ведь так, как сегодня живут крестьяне и рабочие в России, жить нельзя!

– Помнится, в одна тысяча тринадцатом году, товарищ Ленин, – сказала я, – вы написали, или еще напишете, в одной своей работе: «Революционная ситуация – это когда низы не хотят жить как прежде, а верхи не могут хозяйничать и управлять как прежде»…

– Это я у вас написал? – удивленно спросил вождь мирового пролетариата. – А что, очень интересная мысль и верно подмечено… Революция как функция экстремума социальных противоречий. Только к чему вы это все мне говорите?

– А к тому, Владимир Ильич, – сказала я, – что если верхи и так не любимое вами самодержавие захотят и смогут изменить правила игры, пойдя навстречу требованиям трудящихся низов, то революционной ситуации уже не будет… Кажется, это называется «революцией сверху» – истории известно несколько таких случаев… Следовательно…

– Вы полагаете, что наши российские верхи, буржуазия и царское правительство готовы пойти навстречу? – удивленно спросил Ленин. – Нет, я категорически отказываюсь поверить в эту благоглупость. Товарищ Андреева, этого не может быть!

– «Этого не может быть никогда, потому что если бы люди жили на луне, то заслоняли бы для нас магический и волшебный свет ее своими домами и тучными пастбищами», – процитировала я незабвенного Антона Павловича Чехова. Потом подумав, добавила: