Александр Плетнёв - Эпохи холст заиндевелый - мазком багровой кисти…

С ума сойти. Ещё не хватало перекреститься с придыханием: 'нечистая!'. Что это на меня нашло'?

Будучи человеком дотошным, любившим 'разложить всё по полочкам', Константин Иванович Престин и не подозревал, что столкнулся с психологическим противоречием, название которому придумают через пол столетия — футуршок.

Несоответствием его представлений о технических вершинах современного кораблестроения, и с тем, что он видит.

А два судна неумолимо сближались. Бинокль позволял уже видеть даже, как говориться, заклёпки, которых, кстати, на чужаке не наблюдалось. Совсем.

— Куча всякий антенн, штырьков по верху всей надстройки, — шевелил губами Престин, — 'Ямал' кириллицей (странно) и вот там по-иностранному. На возвышении юта — это однозначно машина, судя по окошкам. Или иллюминаторам. Подводный аппарат? Не похоже. Слишком тонкие детали и стоит сей агрегатус на колёсиках.

Ледокол обогнул очередной айсберг и снова правил на 'Скуратова' своим оскалившимся в носу 'эх, проглочу'. Тем не менее, на встречных курсах, согласно правилам, принимал вправо.

В широких иллюминаторах ходового мостика теперь чётко заметны непокрытые головы экипажа.

— Хорошо им там, наверное, тепло!

Престин невольно зябко поёжился на это замечание мичмана и тут же вздрогнул, услышав крик сигнальщика.

— Он выбросил флажный сигнал 'имею важное сообщение'!

Рисовал каприз руки — 'Люди или призраки'?

Научно-экспедиционное судно 'Михаил Сомов', которое практически было закреплено таскать грузы на архипелаг Франца-Иосифа для военных, по явно какой-то великой надобности, а может и просто с бодуна 'кинули' в рейс раньше мая, когда в Ледовитом океане ещё лежат тяжёлые льды.

Дизель-электроход 'Сомов' был всего лишь судном ледового класса, ему для этого дела требовался поводырь — полноценный ледокол. Вот и припахали 'Ямал'.

А поскольку аренда 'Сомова' в сутки — три миллиона рубликов, а у полновесного атомного ледокола и того больше, вояки решили суда порожняком не гонять и настояли на основательной загрузке и атомохода.

На тот момент никаких заказов (даже туристических) для 'Ямала' не было и Росатомфлот особо не артачился, отклонив уж совсем крупногабариты, и то на усмотрение капитана судна. Хотя погрузка конечно затянулась.

На борт приняли бочки с ГСМ, строительные наименования, контейнеры с военной маркировкой (тут ведали только вояки и суперкарго), два вездехода 'Макар' и взвод личного состава морпехов под командованием старшего лейтенанта. От военного ведомства была ещё пара в 'гражданском', которые 'носились' с тремя среднего габарита ящиками, требуя аккуратности при кантовании и размещении на борту. Командир морпехов предупредил старпома, о наличие некоторого вооружения в одном из контейнеров — решили не привлекать к этому особого внимания, заставив нужный контейнер другими с невозможностью быстрого доступа.

Пока загрузились, и буксиры стали править отход ледокола от причала, 'Сомов' уже сутки как был в море. Правда, дальше широты северной оконечности Новой Земли, где лёд толщиной до метра, дизель-электрохода уже не прошёл бы.

А 'Ямал' нагонял упущенное время, давя 19,5 узлов. Где-то между 73 и 74-ой параллелью (крайняя запись на автопроходчике) всё и случилось…

'И вот же чертовщина какая, мы только на третьи сутки примерно сообразили, после того как облазили Землю Александры и ближайшие острова, куда…, верней в 'когда' нас занесло'.

Капитан ледокола 'Ямал' Чертов Андрей Анатольевич покряхтывая, массировал всё ещё колющий болью локоть, снова вспоминая как всё было с того момента как экипаж вернулся к дееспособности.

Сам он очнулся у себя в каюте на полу, непрезентабельно распластавшись плашмя. По этому 'плашмя' и получал от пола серией неравномерных вибраций, пинков и ударов.

Всё знакомо и почти привычно — ледокол шустро пёр с постоянной скоростью, перемалывая льды.

'Примерно от метра до полутора, — на глазок, но вполне профессионально и однозначно верно оценил Чертов, — а при особо чувствительном толчке можно смело говорить обо всех двух с половиной — торос разрубили. Опыт не пропьёшь! Но что за херня? Чего это я разлёгся'?

Вот тут, наконец, пришло понимание, что что-то произошло, выплеснув и раскидав адреналин по клеточкам.

Вскочил даже сразу не ощутив боли в ушибленном локте. Побежал по трапу наверх на мостик, услышав, как за спиной зазвонил внутрисудовой телефон, но возвращаться не стал — тут рядом.

Первый кто ему попался — начальник радиотехнической службы:

— А я к вам, звоним — вы не отвечаете…

Пока суть да дело — осматривались во всех помещениях, отсеках и каютах, показалось скупое полярное солнце, штурман быстро его 'поймал' своими штурманскими прибамбасами и озадаченно выдал координаты. Вот тогда сразу поверили независимым хронометрам, отсчитывающим не только часы и минуты. И стало понятно, почему вокруг сплошное белое снежное поле с исчезающей за кормой бороздой проломленного льда, и сколько миль отмотали за 16 часов.

Понятно, что поднялись выше к северу, к 78 параллели, но штурман сразу отметил кое-какие нестыковки со средней скоростью и расчётом времени между точками координат от места до места.

— И температура, несмотря на то, что мы находимся ближе к полюсу, всё ровно не соответствует карте погоды — ниже на 9 -12 градусов.

— Потом покумекаем, — отмахнулся Чертов, бросив в довесок раздражённый взгляд на начальника радиотехнической службы, который снова порывался доложить о том, что не успел по пути на мостик, — да погоди ты со своей связью!

От самой мысли, что судно столько времени шло неуправляемым, без контроля со стороны экипажа, у капитана волосы вставали дыбом.

Беглый взгляд на приборы, дублирующие устройства управления, индикаторы винтов, энергетической установки, радиационной безопасности, на вахтенных, которые уже считали показания и не выказывали каких-либо тревог, немного успокоил. Но всё ровно, прикидывая, что могло произойти с судном без контроля, становилось не по себе.

А могли запросто влететь в айсберг, в другой корабль, на рифы. Потерять лопасти, в конце концов…

Не удовлетворившись видом с рубки, Чертов накинул чего потеплей, поднялся на открытую площадку надстройки, огляделся вокруг по горизонту — почти белая равнина, с редкими шагреневыми торосами. Ещё реже вмёрзшие возвышающиеся айсберги. На востоке тусклое, унылое рассветное солнце в стылой дымке — первые утренние потуги пробиться и заискрить на кристалликах замёрзшей воды.