Сергей Арсеньев - Пионер Советского Союза (СИ)

ХРЮШАВЕЛЬ

Как приговор какой-то. Да, может, это и был приговор…

…Звонок телефона был резким и требовательным. Телефон от неё хотели убрать — «чтобы не беспокоить» — но она запретила. Настрого. Голос и властность у неё остались — остались, несмотря ни на что. И сейчас взяла трубку безошибочным точным движением — раньше, чем мгновенно-профессионально проснувшаяся медсестра успела хотя бы протянуть руку. Свободной ладонью показала девушке: не суетись. И спокойно сказала в зеленоватую пластиковую чашу:

— Жива пока… Борис?.. — она так ушла в прошлое, что теперь понадобилось вдруг усилие, чтобы понять и вспомнить: это муж Валерки, Борис Третьяков, молодой поручик ОБХСС. — Погоди, не части… что… а?! — она дёрнула головой, роняя её на подушку, судорожно прижимая к щеке трубку, но почти злым нетерпеливым жестом отстранила метнувшуюся поддержать голову медсестру. Выпрямилась сама. — Кто?!. Да. Поздравляю… Жду — а впрочем, это глупость, конечно. Спасибо вам с Валеркой.

Она аккуратно положила на аппарат трубку.

— У меня родился правнук, — с неожиданным спокойным весельем сообщила она растерянной медсестре. И та не нашла ничего лучше, как сказать вечное и нелепое в такой ситуации… или вовсе не нелепое?

— Поздравляю.

— Спасибо, — серьёзно ответила Елена Игоревна. Нахмурилась и кивнула — сама себе, своим мыслям:

— Да. Надо не забыть.

И — откинула одеяло…

…С ужасом, который раньше называли «священным», медсестра, с силой прижав руки к щекам, огромными глазами наблюдала за своей уже несколько недель почти недвижной подопечной. Медсестра читала об этой женщине в книгах ещё в детстве, видела документальные ленты — и не могли себе даже представить, что когда-нибудь ей предложат быть сиделкой у постели живой легенды. Потому что легенды не болеют и уж тем более — не умирают.

И вот, когда она уже убедилась с грустью и жалостью, что — болеют и умирают — ей было разрешено увидеть, что легенда остаётся легендой.

Елена Игоревна не могла ходить без посторонней помощи. Медсестра знала это отлично. Но сейчас умирающая двигалась легко и свободно. Она встала — может быть, только чуть замедленно — запахнула лёгкий халат. И пошла — тоже лишь слегка неуверенно, просто как долго лежавший человек — к стенному шкафу чёрного лака.

— Не шуми, пожалуйста, — сказала она на ходу. — Виктор Степанович тоже устал. Позовёшь его позже — уже пришло моё время. Но не сию секунду. Помоги-ка мне открыть… — мимоходом она глянула в окно и удивилась. И обрадовалась. Тучи растягивало в стороны! Стремительно и неотвратимо — словно две могучие руки непреклонно тащили налево и направо серый с угрожающей, хотя и слабой, рыжиной тяжкий занавес. Проглядывала ширящаяся полоса неба — ещё бессолнечного, но чистого.

Медсестра открыла мерцавшие глубоким лаком дверцы. Отшагнула, не сводя глаз с Елены Игоревны, которая, кивком поблагодарив, безошибочно достала со средней полки — от стенки, запустив руку между нею и аккуратной стопкой белья — серовато-жёлтую коробочку из шероховатого, даже не полированного, дерева. Небольшую — немногим больше ладони, на которой она эту коробочку подержала, чему-то грустно и задумчиво улыбаясь.

Потом — с усилием открыла плоскую крышку.

— Скрип, — хрипловато, но неожиданно звонко и мелодично сказала коробочка. Словно бы здоровалась с хозяйкой после долгой разлуки.

Елена Игоревна прошла к столу, поставила на него коробочку и вынула оттуда старый, но хорошо вычищенный и смазанный пистолет со свастикой на рукоятке. Пистолет, подаренный ей самим Гессом, когда тот прилетал в Москву в ноябре сорокового. Пистолет, из которого была убита сумасшедшая женщина, избивавшая на равнодушной улице маленькую девочку Свету. Интересно, как там, в том мире, сложилась её жизнь? Получил ли продолжение её телефонный роман с берлинцем Лотаром — или дальше международных звонков дело так и не пошло? Этого уже не узнать. Но, может быть, у них не было того, что было — здесь. Чего не получилось здесь избежать. Она хотела всё исправить — она не успела, всё рухнуло почти сразу после её возвращения, и что могла сделать одна девчонка?

Хочется надеяться, что там-то — получилось. А она могла лишь никому не рассказывать о той истории. Даже знакомым учёным умникам из РИАН. К чему? Дел хватало и в этом мире…

…Вслед за пистолетом Елена Игоревна извлекла из коробочки и положила на стол коробку патронов, запасную обойму, а затем… затем аккуратно сложенный в несколько раз полиэтиленовый пакет с почти уже стёршейся надписью «Макдоналдс». Пожилая женщина бережно и осторожно стала разворачивать хрупкий от старости полиэтилен.

Изнутри пакета пахнуло табаком. Это было невозможно, но это было правдой — запах сохранился, запах «Герцеговины Флор», который она ощущала в тот день, когда, окаменев, замерев, не смея верить происходящему, она стояла перед невысоким человеком — тихонько посапывая от какого-то детского старания, он не очень умело завязывал галстук на её шее, и она видела, что твёрдые недрожкие пальцы у человека — чуть пожелтевшие от никотина. А потом сказал еле слышно — наверное, самому себе — «Вот…» — и посмотрел в её глаза — своими, желтоватыми и внимательными…

…Это было даже не в прошлой жизни. В какой-то позапрошлой и параллельной вообще. В которую самой не верилось.

А ведь если бы не эта коробочка и то, что в ней лежит — она бы умерла в промёрзлой насквозь гулкой квартире. Умерла бы так же покорно и бессмысленно, как и почти весь их дом. Смешно. Она тогда представила себе, что когда-нибудь кто-нибудь, какой-нибудь археолог из будущего (или параллельного мира) найдёт её останки в комнате, как останки мыши в мышеловке, будет осматривать всё и потом обронит удивлённо и укоризненно: «Эх, а ещё пионерка была…» Это было нелогично и невозможно — потому что будущего не стало, и не было в нём никаких археологов, а только пустая планета — но именно это она представила себе.

А ещё представила, что в такой ситуации сделал бы Сашка. Тот мальчик из советского города Ленинград — города, у которого не будет Блокады, в котором не будет промёрзшей уже сашкиной квартиры! — и в которого она, честно говоря, успела влюбиться за месяцы их недолгого знакомства. Он бы сдался? Он бы сидел в пустой квартире, ожидая непонятно чего?

Мама не вернётся, это ей было ясно, она и так долго-долго ждала. Папа работал в центре, а центр Москвы уничтожен полностью, разве что в метро кто-то мог уцелеть. Так что, сидеть тут, на окраине древней уничтоженной столицы и ждать смерти от голода? Что бы сказал Сашка?

Сашка.

А Сашка ничего бы не сказал, он бы наверняка спел своё любимое: