Орсон Кард - Искупление Христофора Колумба

– Мама, как синьоры учатся быть синьорами? Она сердито посмотрела в его сторону и бросила:

– Они рождаются ими. Господь Бог делает их синьорами.

– Но почему мы не можем научиться говорить так, как они? Я не думаю, чтобы это было так уж трудно. “Но вы не из тех, кто карает людей, когда они говорят вам то, что считают правдой”, – произнес Кристофоро, подражая изысканной манере речи де Портобелло.

Мать подошла к нему и наградила увесистой оплеухой. Было больно, и, хотя Кристофоро уже давно не плакал, когда его наказывали, на этот раз из его глаз потекли слезы – скорее от неожиданности, чем от боли.

– Смотри, чтобы я никогда больше не видела, как ты корчишь из себя важную персону, – крикнула она. – Или ты считаешь отца недостаточно благородным для тебя? Ты что, думаешь, если будешь трубить, как гусак, у тебя вырастут перья?

Разозлившись, Кристофоро крикнул в ответ:

– Мой отец не хуже любого из них. Почему же его сын не может научиться быть синьором?

Она с трудом удержалась, чтобы опять не ударить его за дерзкий ответ, но взяла себя в руки и только теперь поняла смысл сказанного сыном.

– Твой отец не хуже любого из них, – кивнула она. – Даже лучше!

Кристофоро показал на роскошные ткани, расстеленные на столе.

– Вот же материя! Почему отец не может одеваться, как те господа? Почему он не может говорить, как они, одеваться, как они? Тогда-то дож относился бы к нему с уважением!

– Дож посмеялся бы над ним, – ответила мать. – И все другие тоже. А если бы он продолжал строить из себя синьора, кто-нибудь из них пронзил бы рапирой твоего отца, как нахального выскочку.

– Почему они смеялись над ним, но не смеются над другими людьми, которые одеваются и разговаривают так же, как они сами?

– Потому что они – настоящие господа, а твой отец – нет.

– Но если дело не в их одежде и языке… значит у них в крови есть еще что-то? Они совсем не показались мне сильнее, чем отец. У них такие тонкие руки, а сами они… во всяком случае многие, – такие толстые.

– Отец, разумеется, сильнее их. Но у них есть шпаги.

– Тогда пусть и отец купит шпагу!

– Кто же продаст шпагу ткачу? – со смехом сказала мать. – Да и что отец будет с ней делать? Он никогда в жизни не брал ее в руки. Он просто себе пальцы отрежет!

– Этого не случится, если он попрактикуется, – возразил Кристофоро. – Если он научится владеть ею.

– Не шпага делает из человека знатного господина, – сказала мать. – Господами рождаются. В этом-то все и дело. Отец твоего отца не был синьором, потому и отец им не стал.

Кристофоро на мгновение задумался.

– А разве не все мы произошли от Ноя, спасшегося после потопа? Почему дети из одной семьи – синьоры, а дети из семьи отца – нет? Нас всех сотворил Бог.

Мать горько рассмеялась.

– А-а-а, вот чему научили тебя священники? Хорошо, если бы ты увидел, как они пресмыкаются перед знатными господами и плюют на всех нас. Они считают, что Бог больше любит знатных господ, однако про Иисуса Христа так не скажешь. Для него все люди были равны!

– Так что же дает им право смотреть на отца сверху вниз? – спросил Кристофоро, и опять, помимо воли, к глазам у него подступили слезы.

Мать задумчиво посмотрела на сына, как бы не решаясь сказать ему правду.

– Золото и земля, – ответила она. Кристофоро не понял.

– У них сундуки полны золотом, – сказала мать, – а кроме того, они владеют землей. Это и делает их господами. Если бы у нас было много земли в деревне, а на чердаке стоял ящик с золотом, тогда твой отец был бы синьором, и никто не стал бы смеяться над тобой, если бы ты научился говорить, как они, и носил одежду, сшитую вот из такой материи. – Она приложила к груди Кристофоро свободный конец ткани, свисавший из лежавшего на столе рулона. – Из тебя вышел бы чудесный синьор, мой мальчик.

Затем она выпустила из руки ткань и начала безудержно смеяться. Она все смеялась и смеялась. Кристофоро вышел из комнаты. Золото, подумал он. Если бы у отца было золото, то уж тогда те господа прислушались бы к тому, что он говорил. Ну что ж, я добуду ему золото.

Один из присутствовавших на тайном совете, должно быть, оказался предателем; или, возможно, кто-то из них говорил слишком громко и неосмотрительно, и один из слуг услышал и предал их. Но так или иначе, сторонники Адорно узнали о планах Фиески, и, когда Пьетро с двумя телохранителями появился у башен ворот Сан-Андреа, где была назначена встреча заговорщиков, на них набросилась добрая дюжина людей Адорно. Пьетро стащили с лошади и ударили булавой по голове. Нападавшие посчитали его мертвым и разбежались.

Шум и крики были хорошо слышны в доме Коломбо, как если бы все происходило рядом. Впрочем, они действительно жили всего в сотне метров от ворот Сан-Андреа. Хозяева услышали крики, а затем и голос Пьетро, призывавшего на помощь:

– Фиески! Ко мне, Фиески!

Отец тут же схватил тяжелую дубину, стоявшую у очага, и выбежал на улицу. Мать не успела помешать ему. Плача и причитая, она собрала детей и подмастерьев в задней половине дома, а ткачи встали на страже у входной двери. В сгущавшейся темноте были слышны доносившиеся с улицы шум и крики, а чуть позже – стоны Пьетро. Его не убили на месте, и сейчас, в предсмертной агонии, он призывал на помощь.

– Дурак, – шептала мать. – Если он не замолчит, то все Адорно поймут, что не убили его, вернутся и прикончат.

– Отца они тоже убьют? – спросил Кристофоро. Младшие дети заплакали.

– Нет, – сказала мать, но Кристофоро понял, что она совсем в этом не уверена.

Мать, вероятно, почувствовала его недоверие.

– Все дураки, – сказала она. – Все мужчины дураки. Какой смысл драться из-за того, кто будет править Генуей? В Константинополе засели турки. Гроб Господень в Иерусалиме в руках у поганых иноверцев. Имя Христа больше не произносят в Египте, а эти недоумки убивают друг друга за право сидеть в роскошном кресле и называть себя дожем Генуи. Что значит честь быть дожем по сравнению со славой Иисуса Христа? Что значит быть хозяином во дворце дожей, в то время как на земле, в садах которой ступала нога Пресвятой девы Марии, где ей явился ангел, хозяйничают эти собаки? Если уж им хочется убивать, пусть идут и освобождают Иерусалим! Пусть освободят Константинополь! Пусть прольют свою кровь во славу Сына Господня!

Вот за это я и буду сражаться, – сказал Кристофоро.

– Не надо сражаться, – взмолилась одна из его сестер, – а то они тебя убьют.

– Раньше я их убью.

– Ты же очень маленький, Кристофоро, – сказала сестра.

– Я не всегда буду маленьким.

– Замолчите, – прикрикнула мать. – Не болтайте чепуху. Сын простого ткача не может отправиться в крестовый поход.

– Почему не может? – спросил Кристофоро. – Разве Христос отвергнет мой меч?