Орсон Кард - Искупление Христофора Колумба

– Когда я впервые услышал про вашу экспедицию, то поклялся, что, если она увенчается успехом, вы никогда не вернетесь в Испанию.

– Почему? – нахмурился главнокомандующий.

– Меня зовут Кемаль, – сказал мужчина. – Я турок. Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк его.

Люди зароптали в гневе. Неверный. Язычник. Дьявол.

– Я все-таки вернусь в Испанию, – сказал Колон. – Ты не остановишь меня.

– Дурак, – усмехнулся Кемаль. – Как ты вернешься в Испанию, когда ты окружен врагами? Пинсон немедленно взревел:

– Ты здесь единственный враг, неверная собака!

– А как ты думаешь, как бы я проник сюда, если бы мне не помогли кое-кто из этих? – он кивнул на окружавших его людей. Затем посмотрел на Пинсона и подмигнул.

– Лжец, – закричал Пинсон. – Убейте его! Убейте его.

Люди, державшие турка, немедленно повиновались, хотя Колон громко крикнул им, приказывая остановиться. Возможно, из-за собственных криков ярости они не услышали его. Турок мучился недолго. Вместо того чтобы удушить его, они стянули гарроту так плотно, затянули винты с такой силой, что сломали ему шею, и, дернувшись раза два, он умер.

Наконец, возбужденная толпа успокоилась. В наступившей тишине послышались слова главнокомандующего:

– Дурачье, вы убили его слишком быстро. Он не успел нам ничего сказать.

– А что мы могли услышать, кроме лжи? – спросил Пинсон.

Колон посмотрел на него долгим пронизывающим взглядом.

– Мы теперь никогда не узнаем этого. Единственное, что я могу сказать, это то, что его смерть на руку тем, кого он мог бы назвать, как своих соучастников.

– В чем вы меня обвиняете? – потребовал объяснений Пинсон.

– Я вообще вас ни в чем не обвиняю. Только теперь до Пинсона, кажется, дошло, что его собственные действия не могли не навлечь на него подозрения. Он несколько раз кивнул, а затем улыбнулся.

– А-а, понятно, главнокомандующий. Вы, наконец, нашли способ подорвать ко мне доверие, и ради этого вы не остановились перед тем, чтобы взорвать мою каравеллу.

– Думайте, о чем говорите, – как удар бича хлестнул по толпе голос Сеговия.

– Лучше бы он подумал, прежде чем обвинять меня. Я не обязан был приводить сюда “Пинту”. Но я доказал свою преданность. Здесь меня знают все. Я не чужеземец. Откуда нам знать, что этот Колон и в самом деле христианин и генуэзец? Ведь эта черная ведьма и маленькая шлюха-переводчица знают его родной язык, который не может понять ни один уважающий себя испанец.

Педро отметил про себя, что оба раза, когда звучала генуэзская речь, Пинсона там не было. Очевидно, с тех пор было много разговоров о том, кто и с кем говорил, и на каком языке.

Колон смотрел на Пинсона, не отводя глаз.

– Если бы я не потратил полжизни, добиваясь организации этой экспедиции, она вообще бы не состоялась. Разве стал бы я уничтожать ее сейчас, когда удача была так близка?

– Вы все равно никогда бы не доставили нас домой, вы, напыщенный дурак! – крикнул Пинсон. – Я вернулся, потому что убедился, как трудно плыть на восток против ветра. Я знал, что вы – никудышный моряк, и доставить моего брата и моих друзей домой вам будет не по плечу.

По лицу Колона пробежала тень легкой усмешки.

– Если вы такой уж хороший моряк, то должны бы знать, что к северу от нас господствующие ветры дуют с запада.

– А вы-то откуда это знаешь? – спросил Пинсон с вызывающей издевкой.

– Вы разговариваете с главнокомандующим флотом их королевских величеств, – вмешался Сеговия.

На мгновение Пинсон умолк. Возможно, он понял, что в своих разговорах зашел дальше, чем намеревался, по крайней мере, в данный момент.

– Когда вы были пиратом, – спокойно сказал Колон, – я плавал вдоль побережья Африки с португальцами.

Матросы недовольно заворчали, и Педро понял, что Главнокомандующий сейчас допустил серьезную ошибку. Соперничество между моряками из Палоса и с португальского побережья всегда остро ощущалось, – тем более, что португальцы были опытными моряками, заходившими так далеко, как не осмеливались делать испанцы. И открыто напомнить Пинсону о днях его пиратства – это уже задевало всех жителей Палоса, поскольку это было их основным занятием в самые трудные дни войны с маврами, когда обычная торговля просто невозможна. Колон, возможно, и укрепил свою репутацию моряка, но тут же утратил те остатки преданности, которую еще питали к нему матросы.

– Закопайте тело, – распорядился главнокомандующий. Затем он повернулся спиной к собравшимся и вернулся в лагерь.

Гонец от Гуаканагари не мог удержаться от смеха, рассказывая историю смерти Молчащего Человека.

– Белые люди настолько глупы, что сначала убили его, а пытали – потом!

Дико услышала эти слова и вздохнула с облегчением. Кемаль умер быстро. А “Пинта” была уничтожена.

– Мы должны внимательно следить за деревней белых людей, – сказала Дико. – Белые люди скоро восстанут против своего вождя, и мы должны сделать так, чтобы он пришел в Анкуаш, а не в какую-нибудь другую деревню.

Женщина там, в горах, прокляла его, но Кристофоро понимал, что это не было колдовством. Проклятие было в том, что он не мог думать ни о чем, кроме нее, ни о чем, кроме того, что она сказала. Все возвращало его к ее пророчеству.

Неужели все-таки Бог послал ее? Не была ли она наконец-то первым подтверждением, которое он получил, после того видения на берегу? Она знала так много: слова, с которыми обратился к нему Спаситель. Язык его детства и юности в Генуе. Его чувство вины перед сыном, оставленным на воспитание монахам Ла Рабиды.

Но внешне она совершенно не походила на то, что он ожидал. Ведь ангелы – ослепительно белые, не так ли? Во всяком случае, такими их изображали все художники. Значит, она вряд ли ангел. Но с какой стати Господь посылает ему эту женщину, да к тому же африканку? Разве чернокожие не дьяволы? Все ведь так и думают, а в Испании хорошо известно, что черные мавры дерутся как дьяволы. Да и португальцы хорошо знают, что чернокожие дикари с побережья Гвинеи поклоняются дьяволу и занимаются черной магией, насылая проклятия в виде болезней, быстро убивающих любого белого, который осмеливается ступить на африканское побережье.

С другой стороны, разве его цель не заключалась в том, чтобы окрестить людей, которых он встретит в конце путешествия? Если их можно окрестить, то, значит, их можно спасти. Если их можно спасти, тогда она, похоже, права: когда их обратят в истинную веру, они станут христианами, и, значит, будут обладать теми же правами, что и любой европеец.

Но они же дикари. Они ходят голые. Они не умеют ни читать, ни писать.

Но они могут научиться.

Если бы только он мог смотреть на мир глазами своего слуги. Юный Педро совершенно очевидно влюблен в Чипу. Хотя у нее темная кожа, сама она приземиста и уродлива, у нее хорошая улыбка, и никто не может отрицать, что по уму она превзойдет любую испанскую девушку. Она изучает христианское вероучение и настаивает, чтобы ее немедленно крестили. Когда это произойдет, она будет находиться под такой же защитой, как любой христианин, не так ли?