Руслан Мельников - Крестовый дранг

И все же Бурцев нервничал. Память услужливо воссоздавала картинки из учебника истории. Ну, те самые, на которых немецкие псы-рыцари уходили под лед… Бр-р-р, даже страшно подумать! А ну как попадется среди провожатых какой-нибудь эстонский Иван Сусанин, коему крестоносцы покажутся милее новгородцев. Заведет, блин, куда-нибудь, где лыжник проскочит легко, а всадники за ним пойдут ко дну. А уж коли конники перетонут, тяжелый «цундапп» тоже на льду не удержится. Но не бросать же было самоходный трофей с немецким пулеметом в обозе.

Бурцев на мотоцикле ехал в авангарде дозора — сразу за проводниками и Дмитрием с Бурангулом. Так что, ежели чего — ему первому хлебать студеной озерной водички. Ему да связанному Отто, что по-прежнему мычал в коляске, уткнувшись мордой в пулеметный приклад. Третьим садиться на рычащую «самоходную телегу» опять никто не пожелал. Да оно и к лучшему — легче будет.

Влажноватый снежок летел из-под цепких протекторов. Мотоцикл шел хорошо, не пробуксовывал, не скользил. Даром что замерзшая вода под колесами. Лед льду ведь рознь. А тут дело такое: если б «цундапп» сейчас оскальзывался, то и тяжелые боевые кони, какими шипастыми подковами их ни подковывай, чувствовали бы себя здесь коровами на хоккейном катке. Оступались бы кони, падали вместе с вооруженными всадниками. И ни новгородская конная дружина, ни рыцарская «свинья» на Чудское озеро ни в жизнь бы не полезли. И никакого Ледового побоища не случилось бы. Ан нет: белая пустошь вокруг сейчас напоминала больше не застывшую водную гладь, а заснеженную равнину. Шершавый, шероховатый, совсем не скользкий ледок прятался под плотным хорошо слежавшимся настом. За такой лед легко уцепится и копыто, и мотоциклетная шина. Ехать по такому льду можно как по ровному автобану. Одно удовольствие так ехать. Если заставить себя забыть о многометровой глубине внизу…

Впереди маячили спины Дмитрия и Бурангула. Рядом Освальд беспечно переговаривался со Збыславом. Дядька Адам следовал в отдалении. Лучник в волчьей шкуре хмуро поглядывал то на теплое весеннее солнце, то на лед под этим солнышком. Ядвига осталась с обозом. Сыма Цзян тоже ждал переправы где-то там, на берегу, — в санях возле своего заряженного самострела.

Его снова передернуло. Твердь ледяного панциря казалась надежной. Но ведь начало апреля же, елы-палы! До боли в глазах Бурцев всматривался под колеса, стараясь вовремя узреть коварную полынью, вслушивался в нелепой надежде уловить сквозь рокот двигателя сухой треск разламывающегося льда. Не терять бдительности! Быть готовым! В любую секунду! Если на белом покрове вдруг возникнут темные нити трещин и вспузырится чернь воды — вывернуть руль, дать газ… Или просто прыгнуть подальше, бросив, на фиг, и машину, и пленника, и боеприпасы? Тогда, быть может, пронесет. А может, и нет.

Однако смертельная опасность пришла не от воды.

Дозор благополучно перешел Узменьский пролив, без приключений добрался до противоположного — русского берега озера. Берег этот был словно специально создан для того, чтоб переломать ноги рыцарской коннице: холмистый, заросший, испещренный заливчиками, окруженный каменистыми островками и зубцами одиноких скал, невысоко, но хищно торчащими из ледяного массива, покрытый непролазными торосами… Александр Ярославич прав: пешцам, составлявшим большую часть новгородской рати, здесь драться куда как сподручнее, чем на ровной ливонской стороне. Если, правда, придется иметь дело с привычным врагом. Но…

Далекое-далекое гудение… Едва различимый, но такой знакомый гул… Над Соболицким берегом — пологим, пустынным, открытым — возникла зловещая точка. Малюсенькая пока, едва заметная на горизонте мошка. Бурцев остановил мотоцикл, поднял к глазам бинокль. Точка перестала быть мошкой. Немецкая оптика позволяла различить фюзеляж и крылья. Гул над озером нарастал.

«Мессер»!

Бурцев выругался. Проклятье! Их передовой дозор еще может спрятаться, но все остальное воинство князя Александра, растянувшееся по Узмени, на льду — как на ладони. Замерзшая озерная гладь — не лес. Здесь не укроешься от авианалета под густыми сосновыми лапами.

Штурмовик придерживался прежней тактики: не поднимался слишком высоко, рассчитывая для начала позабавиться — напугать людей и лошадей ревом двигателя. Пока — напугать. А уж как подлетит поближе — начнет косить народ пачками. Бить по беззащитным живым мишеням, рассыпанным по ровной ледяной скатерти, удобно — не промажешь.

Немецкий ас будет жать на гашетку, расстреливать и топить, взламывать огнем пушек и пулеметов доспехи и лед. Будет снова и снова заходить в атаку и лупить сверху — хладнокровно, расчетливо, жестоко и безнаказанно, — лупить до тех пор, пока не выйдет весь боекомплект.

Один-единственный самолет все воинство князя Александра, конечно, не перебьет. Но этого и не нужно. Вряд ли выжившие после авианалета смогут похвастаться прежней готовностью идти в бой. Драться с псами-рыцарями — это одно, а вот с самолетами…

— Змей! Змей поганый! — кричали русичи.

— Ашдаха! — орали татары.

— Смок! — вопил Освальд.

Стрельбы еще не было, но волнение среди ратников уже началось. И волнение это быстро перерастало в панику. Нужно было что-то делать. И притом немедленно. А большего, чем Бурцев, сейчас не в состоянии сделать никто. Ладно, поиграем в ПВО. Пока пилот люфтваффе ничего не понял.

Бурцев газанул, напугав до полусмерти скакуна Освальда, резко развернул «цундапп». Красиво получилось, лихо, — как в кино, по-каскадерски. Да только не до зрелищности ему сейчас.

— Все за мной!

Он загнал машину на ближайший островок — высокий, с хвойным леском, обрывистый со стороны озера. Взлетел, трясясь, по крутому каменистому склону на самую верхотуру. Притормозил между огромными валунами, поросшими цепким разлапистым ельником. Идеальная позиция: пулеметный ствол смотрит вверх. А мотоцикл сверху не видать. Ну, или почти не видать. Оп-ля! Вылетел, ойкнув, из коляски эсэсовский танкист, Бурцев занял освободившееся место у пулемета.

Будет один шанс. Только один. И этот шанс нужно использовать на все сто… Прокола быть не должно.

Сзади застучали копыта. Вовремя…

— Освальд! Дмитрий! Бурангул! Слазьте с коней! Зовите остальных! Прикройте меня! Так надо!

Подчинились ему беспрекословно. Даже гордый добжинец позабыл на время о шляхтичской спеси. Все просто: только Бурцев знал сейчас, что делать. Остальные чувствовали это. И стремились помочь. Люди засуетились, выполняя приказ новоявленного командира. Толпились бестолково. Прикрывали…

— Да не так! Щитами прикройте! И меня, и телегу эту. Чтоб сверху не видать было. Быстро!