Руслан Мельников - Тайный рыцарь

Тайный рыцарь не стал метаться по турнирному полю, как угодивший в ловушку зверь, не стал и атаковать герольдовых прислужников. Вместо этого он как следует разогнал жеребца, направил рослого конягу прямо на ристалищную оградку, с наскока повалил ее и вломился в толпу простонародья. С воплями ужаса людская масса отпрянула назад, отшатнулась, расступилась перед разгоряченным рыцарским конем. Копыта простучали всего в нескольких шагах от Бурцева и Аделаиды.

На мгновение — лишь на краткое мгновение под взметнувшейся полой плаща и откинувшейся кот-той мелькнул диковинный кинжал. Тайный рыцарь явно не собирался выставлять это оружие на всеобщее обозрение. Толком разглядеть кинжал можно было лишь вблизи. И лишь случайно. Бурцев разглядел…

Он не был похож ни на длинные и узкие граненые клинки, которыми так удобно вспарывать сочленения доспехов и пробивать кольчужные звенья, ни на тяжелые тесаки с широким лезвием, которыми часто пользовались в бою незнатные воины, слуги, оруженосцы и кнехты. На поясе тайного рыцаря висел строгий, короткий, но удобный и эффективный в рукопашной схватке обоюдоострый кинжал. В черных ножнах из анодированной стали. С алюминиевым орлом Третьего рейха на рукояти…

Динсдольх! Служебный кинжал войск СС! Ох, не бесследно прошло появление в тринадцатом столетии немецкого переговорщика из будущего. Бурцев лихорадочно вспоминал, было ли при гитлеровце, которого он собственноручно зарубил в подземелье Взгужевежи, холодное оружие. Кажется, нет… Точно — нет. Фашистский хрононавт лежал на пыточном кресле, лежал в рваной и грязной эсэсовской форме, а под креслом валялся весь его багаж. Пистолет, шмайсер, запасные обоймы, ручные гранаты… Был еще заряженный фаустпатрон. Была малая башня перехода. И никаких кинжалов.

Вероятно, Конрад Тюрингский сразу изъял из общей кучи единственный предмет, предназначение которого не вызывало у него сомнений. Вероятно, тевтонский магистр передал эсэсовский кинжал кому-то из своих рыцарей. Вероятно, динстдольх покинул пределы «Башни-на-Холме» еще до штурма замка объединенной татаро-монгольско-русско-польской дружиной. Иного объяснения просто быть не может. И все же…

Кто ты? Кто же ты такой, тайный рыцарь, так тебя и разэтак? Но тайный рыцарь был уже далеко, слишком далеко.

Горланило простонародье. На трибунах знати царил переполох. Замелькали, замельтешили кресты и гербы. Рассаживались по седлам немецкие рыцари. Вот-вот должна была сорваться погоня. Не сорвалась… Герман фон Бальке вновь поднял руку, утихомиривая возмущенную публику.

— Тайный рыцарь, добывший победу чужим копьем, уехал, не претендуя на добро побежденного мазовского княжича! — провозгласил он. — Так пусть себе едет с миром!

Магистр умел прощать дерзость победителей. Тех победителей, кто ставил на место кичливых и самоуверенных негерманцев вроде Земовита. Епископ Вильгельм не возражал против такого оборота. Его преосвященство, похоже, вообще мало интересовало все, что происходило сейчас на ристалище. Божий служитель был слишком далек от мирской суеты.

В очередной раз турнирные трубы призвали зрителей к спокойствию. Бездыханного Земовита унесли. Ристалище очистили от копейных обломков. Рухнувшую ограду поправили. Состязание продолжалось.

Еще два боя, две рядовые сшибки на тупых копьях. Ничего особенного, ничего примечательного. Двое побежденных — вылетевших из седла, но сумевших все же подняться на ноги самостоятельно. Два торжествующих победителя, учтиво раскланивающихся с ландмейстерами и своими жертвами, пока расторопные оруженосцы и слуги деловито перетаскивали добытое в честном единоборстве добро.

А вот третий поединок вновь заставил публику изрядно понервничать. На ристалище выехал всадник в простеньких доспехах и небогатой одежонке. Конь, на котором восседал рыцарь, хоть и был боевой породы, но истощал основательно. Потускневшая, неприлично излинявшая вышивка на нагрудной котте и облупившийся рисунок на побитом щите изображали плачущего юношу с мечом.

Под стать гербу оказалась и внешность рыцаря. Свой шлем он надевать не спешил, так что зрители имели возможность лицезреть лицо поединщика. Всадник был молод — почти мальчишка. Этакий херувимчик с длинными кудрявыми волосами и грустным взглядом поэта. Причем явно нетрезвым взглядом. Да и вообще парень заметно покачивался в седле. Надо же! Пьян! Не в доску, конечно, однако принять на грудь успел уже изрядно. Судя по всему, в турнире попытать счастья решил странствующий рыцарь, которого нужда и безденежье вечно гонят на поиски приключений. Пропил, небось, в кульмских тавернах то немногое, что имел, и теперь вот надеется пополнить тощую мошну. Поживы от победы над таким безвестным полунищим противником — немного, славы, надо полагать, — еще меньше, так что никто из рыцарей не торопился заявлять о намерении биться с мальчишкой.

Но почему публика вдруг так присмирела? Почему горластые зрители вокруг затаили дыхание? Потом до Бурцева дошло: на копейном древке юного «херувима» насажена вовсе не тупая коронель. Вместо нее на солнце грозно поблескивал боевой наконечник! Парня почему-то не устраивала драка на копьях мира. Интересно, с чего бы?

«Херувим» что-то выкрикнул. К старшему герольду подбежал оруженосец молодого рыцаря — толстенький, кругленький, суетливый и нескладный мужичок с вытянутым печальным лицом, всклокоченными волосами, и дурацкой козлиной бородкой. Невероятный симбиоз дон Кихота и Санчо Пансы. В руках оруженосец держал жезл-посох. Неужели штучка прусских жрецов? Да нет, не похоже: эта палка поменьше будет, и вместо крюка на конце — набалдашник с распятием. Оруженосец что-то зашептал в ухо турнирному служке, указывая то на своего господина, то на папского посланца Вильгельма Моденского.

— Что там? — нетерпеливо дернулся ливонский ландмейстер.

Озадаченный герольд повернулся к трибунам. Объяснил — привычно, громогласно. Пожалуй, даже громче, чем следовало бы в нависшей над ристалищем тишине:

— Этот человек утверждает, будто видел неподалеку от Кульма разгромленный разбойниками обоз его преосвященства и нашел там этот епископский жезл.

Фон Грюнинген дернулся, побледнел. Епископ Моденский нахмурился, смерил одинокого рыцаря на ристалищном поле пронзительным взглядом. Фон Бальке с интересом смотрел на Вильгельма:

— Вы нам ничего не рассказывали об этом нападении, ваше преосвященство…

Вильгельм качнул головой. Физиономия легата вновь стала кислой и обрела прежнее скучающее выражение, глаза вернулись в полусонное состояние. Слышные лишь герольду и ландмейстерам слова слетели с почти неподвижных губ.