Александр Логачев - По лезвию катаны

— Терпеть, терпеть, — шипел сквозь зубы гимнаст, — терпеть, акробат. Терпеть, что по-японски «оса»…

Он терпел эту пытку, покуда холод, прокравшись по позвоночнику, не забрался под черепную коробку и не принялся там хозяйничать, вымораживая последние извилины. Тогда Артем взметнулся из ручья, как сам морской змей из пучины. И понесся по лесу быстрее напуганного выстрелом оленя. Одежку он, разумеется, оставил лежать на берегу, чай, здесь не городской пляж — не сопрут.

Выбежал на поляну, где незаметно было камней и не валялись повсюду сучья, и принялся носиться по ее периметру на скорости, близкой к рекордной для стометровок. А потому что не придумано средства для сугреву лучше, чем сумасшедший бег.

«Почему-то я воспринимаю происходящее как-то уж очень спокойно, чуть ли не как само собой разумеющееся, чуть ли не этого и ждал от жизни, — вот о чем размышлял Артем, наматывая круги по поляне. — Наверное, следовало охреневать от всех этих сюрпризов судьбы как-то более бурно. Хвататься за сердце, заламывать руки, восклицать то и дело: „Не может быть! Не верю!" и тэдэ… Но почему-то не бурлят эмоции, хоть ты тресни».

А еще Артему не давали покоя все эти мечи, даймё с самураями, вся эта здешняя допотопщина от вигвамов до утвари и полное отсутствие каких-нибудь примет цивилизации вроде фантиков от чупа-чупсов, ржавого железа или сломанных телевизоров. Как-то все вокруг сильно отдавало махровым феодализмом. «А если все это инсценировка?! — посетила вдруг дикая мысль. — Большой сволочной розыгрыш?»

Естественно, на ум тут же пришла телепрограмма «Розыгрыш», способная на все, на любую дикость. Но Артем все же не столь знаменит, чтобы грохать на него такие деньжищи, все же он не Киркорова и не Пугачев, а для какой-нибудь малобюджетной «Скрытой камеры» это слишком затяжное мероприятие, напрочь лишенное тупого казарменного юмора, столь любимого «скрытокамеровцами»…

И ведь потом здесь вчера всерьез убивали друг друга. Возможно ли такое инсценировать? И сам Артем хотя никому голову не снес, но ведь мог же это сделать! Какое уж тут телевидение…

«Послушай меня, дурень! — напомнил о себе внутренний голос. — А японский язык, который у тебя прорезался? Будь ты хоть чуточку поумней, давно уже должен был обратить внимание на одну его особенность. Ох уж мне эти циркачи, вечно они…»

«Не отвлекайся!» — Артем усложнил бег по кругу прыжками и ускорениями.

«Давно должен был обратить внимание, что в загнанном в тебя, как в барана, языке нет словечек типа холодильник, стиральная машина, пистолет, пулемет, ракетно-ядерный комплекс…»

«Погоди, я понял. Да, ты прав, тут есть над чем подумать. Вполне возможен гипноз».

«Идиот!» — взревел внутренний голос. Но разойтись ему не дали — Артем отключил все внутренние беседы, сосредоточившись на физупражнениях.

Разогнав кровь марш-броском до состояния кипящего потока, Артем взлетел на дерево и стал подтягиваться на суке. Подтягивался до темных кругов в глазах, потом качал пресс до тех же кругов. «Устал качать? — спросил он сам себя. — Тогда еще десять кругов по поляне, ходьба „гусиным шагом" и сотня приседаний. Вперед, боец! Форева!»

Через полчаса издевательства над собой не осталось ни одной неразогретой мышцы, ноги, руки гудели, как трансформаторные будки, кровь носилась по жилам огнеметными струями. Артем бегом вернулся к ручью, надел тапки, подхватил ком одежды и совершил последний на сегодняшнее утро забег — до поселения. Оделся он только перед тем, как выйти к людям из-за деревьев.

Теперь требовалось срочно закутаться в теплое и плотно позавтракать, запивая горячую еду обжигающим чаем. Еще неплохо бы принять внутрь граммов сто чистого спирту или граммов двести водки с перцем, но откуда тут эдакое богатство!

Между прочим, когда Артем убегал, селяне вовсю собирали манатки, а когда вернулся — они уже свернули пожитки в большие тюки, продели через них шесты, чтоб удобнее было нести на плечах, они даже успели демонтировать хижину, в которой Артем ночевал. Впрочем, активные приготовления никоим образом не сказались на оказанном дорогому гостю приеме.

Дорогому гостю по его просьбе выдали меховые штаны до колен и меховую душегрейку. А старик, назвавший себя Такамори, вручил дорогому гостю куртку и штаны из черной материи:

— Если хочешь, Ямамото-сан, сними свою одежду и надень это. Пойдешь ты с нами или уйдешь своей дорогой — в этой одежде телу будет теплее.

Размышлять тут было не над чем — поблагодарив за подарок, Артем надел черные куртку и штаны поверх трико. Для сугрева натянул поверх еще меховую безрукавку и меховые штаны. Он решил, что будет разоблачаться постепенно: после завтрака перед вступлением в поход снять верхний, меховой слой, а на первом привале скинуть трико, которое к тому времени, думается, насквозь пропотеет.

Артем еще и переобулся в поднесенные ему меховые мокасины, которые старик Такамори назвал «цурануки». А гимнастические тапки свои Артем выбрасывать не стал — не так уж много предметов оставались ему в память о покинутой Родине, чтобы ими разбрасываться.

Вот после всех этих переодеваний его и посадили завтракать. Миски, плошки, котелок расставили на циновке, гостя посадили на тюк с приготовленным в поход барахлом. Вокруг дорогого гостя суетились чуть ли не все жители деревни. «Мы уже поели», — говорили ему, поэтому Артему пришлось трапезничать в одиночестве.

Как и собирался, Артем начал с того, что поинтересовался у Такамори насчет алкоголя:

— У вас, надеюсь, в лесах не установлен сухой закон? Не понимаешь? Выпить мне надо для здоровья, Такамори-сан.

— Чай, — Такамори показал на дымящуюся чашку.

Артем поднял чашку, понюхал содержимое зеленоватого цвета — пахло можжевельником.

— Это хорошо, конечно, и, наверное, обалденно вкусно. Но я не об этом, Такамори-сан. Как у вас тут в лесах обстоит с алкоголем? — для ясности акробат пощелкал себя по горлу.

Его не поняли.

— Шнапс дринкен. Карашо! — Артем сделал интернациональный жест: поднятый вверх большой палец и отогнутый мизинец.

Не сработало.

— Водка, спирт, жженка? Самогон, брага? — Артем глядел в эти глаза напротив, в коих наблюдалось полное непонимание проблемы, и ему становилось все тоскливее и тоскливее. Он продолжал лишь по инерции, не в силах сразу взять и затормозить на этом скользком шоссе: — Джин энд тоник. Текила, джаз. Виски, коньяк, арманьяк, пиво-воды. Сакэ, наконец…

Разумеется, получив законный повод поехидничать, артемовский внутренний голос своего не упустил: «С последнего и следовало начинать, голова! Ты же вроде пришел к выводу, что находишься в Японии. Где Япония, там сакэ — простейшая цепочка для первоклассников. Да-а, цирк, он и есть цирк». Честно говоря, Артему чуть ли не впервые нечего было возразить внутреннему голосу.