Роман Буревой - Мечта империи

Марция взяла клеймо тайком от мужа и потому не решилась прибегнуть к услугам «формулировщиков». Роковое решение. Она просила удивительный талант для своего ребенка, а надо было требовать славу — тогда боги сохранили бы младенцу жизнь. Агент Элия догадывался о поджидающей Марцию ловушке, но промолчал — слишком велик был куш, обещанный женой банкира Пизона.

Однажды душным летним вечером Марция вновь появилась в доме Элия. На ней был длинный черный плащ до земли, а лицо раскрашено, как у дорогой шлюхи Субуры.

Ни слова не говоря, она отстранила Элия и вошла. Черный плащ упал на пол. Под ним ничего не было, если не считать ожерелья из крупных изумрудов и золотых браслетов на запястьях. Ее тело хранило следы недавних родов — вдоль живота тянулась тонкая темная полоска, а соскам еще не вернулась нежно-розовая окраска, хотя груди женщины, перебинтованные после ненужных родов, так и не наполнились молоком. Но все равно она была желанней самой дорогой красотки Субуры.

— Ты ждал меня, Элий, и я пришла… — ее ярко накрашенные губы растянулись в улыбке. — Неведомая сила влекла меня сюда. Быть может, ты выклянчил у богов мою любовь?

— Я никогда не завоевывал любовь женщины таким образом.

— Ах да, я забыла, что ты честен, благородный Элий. Говорят, ты даже не берешь десять процентов комиссионных, если проигрываешь. Но когда ты выигрываешь, проигрывает твой противник. Этот факт не коробит твою благородную душу?

— Меня многое коробит, ибо наш мир далек от совершенства.

Она первая обвила его шею руками и впилась губами в его рот. А ее руки уже стаскивали с него тунику.

Они пили вино и занимались любовью. А потом вновь пили вино. Ночь становилась все душнее, их ласки все бесстыднее. В складках черного плаща из тончайшей шерсти был спрятан кинжал. Всякий раз, когда Марция протягивала за ним руку, Элий привлекал ее к себе. Всякий раз рука Марции тянулась к рукояти кинжала все медленнее. Наутро она все же извлекла кинжал из ножен и подошла к спящему гладиатору. Но ей лишь казалось, что он спит. Едва она склонилась над ним, как Элий открыл глаза. Он не сделал попытки уклониться или схватить ее за руку, хотя без труда мог ее обезоружить. Он смотрел ей в лицо широко раскрытыми глазами. И в них не было страха.

— Нельзя желать безмерного, — проговорил он тихо. — Это позволено лишь богам. Я заслужил казнь за свое желание сделать для тебя невозможное.

Она коснулась лезвием его кожи, ожидая, что он попытается ей помешать. Но Элий по-прежнему лежал неподвижно, глядя ей в глаза. Она вела кончиком лезвия по его груди, сначала лишь царапая кожу, потом нажала сильнее, и из надреза выступила кровь.

— Когда я дойду до живота, твои внутренности вывалятся наружу.

Лезвие соскользнуло с грудной клетки и в самом деле вонзилось глубже. Элий не двигался. Он лишь тяжело дышал и изо всей силы стискивал кулаки. Он был уверен, что Марция в самом деле собирается его убить. Но он думал лишь о том, что в последнее мгновение у него должно хватить силы вырвать кинжал из рук Марции, чтобы вигилы подумали, что произошло самоубийство. Он не мог допустить, чтобы эту женщину посадили в карцер. Но Марция не убила его. Она лишь провела на теле Элия кровавую полосу от горла до лобка и ушла. А Элий лежал на кровати неподвижно, чувствуя, как капли крови стекают из разреза по коже на простыни, и плакал. Он не чувствовал боли. Он плакал от отчаяния. Ибо он, гладиатор, исполнитель желаний, не смог исполнить своего главного желания. И заветного желания женщины, которую любил, он тоже исполнить не может.

Порез был неглубок, Элий даже не мог истечь кровью. Медик Эсквилинской больницы, накладывая швы, не стал спрашивать, кто нанес гладиатору столь странное ранение. И если присмотреться, тонкий белый шрам можно было отыскать на теле Элия до сих пор.

Через месяц Марция ушла от банкира и поселилась в доме Элия.

— Порой ошибка гладиатора разрывает человеку сердце, — проговорил Элий вслух и тряхнул головой, прогоняя тягостные воспоминания. — Но гладиаторские игры — знак избранности Империи. Краеугольный камень ее фундамента. Камень, сброшенный с неба самими богами. Как когда-то был сброшен с неба священный щит Нуме Помпилиуму [24]. От дара богов не отказываются.

— А может, лучше отказаться? — спросил Вер. — Да, мы преуспели в чудесах.

Одно из тысячи таких дел, какие выигрывают гладиаторы, может решиться положительно в обычной жизни. Вместо одного шанса из тысячи мы получаем один из двух. Но что-то в этом случае мы теряем…

Они уже подошли к храму. Возле одной из мраморных Муз Праксителя [25]стояла молодая женщина в двуцветной тунике. Глаза ее распухли от слез, на щеках потеками расплылась краска. Ее лицо показалось Веру знакомым… Он лихорадочно пытался вспомнить, но что-то мешало…

— Юний Вер? — спросила женщина. Вер кивнул. Тогда она шагнула к нему и плюнула в лицо.

— Я — невеста Варрона, — объявила она. Юний Вер медленно стер тыльной стороной ладони слюну. Потом повернулся и зашагал назад. Элий догнал его лишь у ворот Большой школы.

— Ты не будешь приносить искупительную жертву? — спросил сенатор.

— По-моему, жертва уже принесена. Разве не так? — Вер вновь вытер щеку.

В этот раз у входа в гостиницу Вера поджидала толпа репортеров. Они накинулись на гладиатора, как стая воронья, и размахивали руками, щелкали фотоаппаратами и орали почти до самых дверей, пока Вер не скрылся в атрии. После орущих репортеров служители гостиницы показались немыми. Они лишь бросали быстрые взгляды на знаменитого гладиатора и тут же отводили глаза. Вокруг него сразу же образовалось свободное пространство. Пустота, чем-то схожая с пустотой арены, ждущей, когда будет нанесен первый удар и брызнет кровь. Вер подумал о крови как о чем-то само собой разумеющемся. Арена жаждет крови. Ее рот пересох от слишком долгого воздержания.

Почему он не может прийти в отчаяние?! Схватить вазу с цветами и швырнуть ее в репортера. Или дать по морде служителю отеля за то, что тот лицемерно опускает глаза долу? Он бы, Вер, желал, чтобы его разум помутился от горя, как это бывает с другими. Он хотел бы расплакаться, как ребенок, и сыпать проклятиями, как каторжник. Он бы хотел, чтобы его голос дрожал, а горло пересыхало. Можно ли этому научиться?

— Тебя ждут, — сказал служитель, протягивая Веру ключи, и кивнул в сторону перистиля.

Юний Вер вышел в сад. На покрытом бледно-голубым бархатом ложе в тени пальмы развалился Тутикан. Мерно журчала вода в бассейне, выливаясь из открытой пасти мраморного дельфина. Мраморные нимфы с округлыми бедрами и маленькими детскими грудями резвились в воде.

Тутикан держал в руках пустую чашу — к приходу Вера он успел уже изрядно набраться.