Мэри Джентл - Том II: Отряд

— Я здесь, — сказала Аш. — Годфри, я здесь.

Голос в ее сознании звучал глухо, в нем сквозил страх, но молитва не прерывалась:

— И в смерти я не умру, но пребуду с Тобой, Господь мой, и с Твоими святыми. Такова моя вера, и вот я объявляю ее. Господь мой, перед коим бессильна любая броня, сильнейший из всех мечей — пошли огонь!

— Годфри! Годфри!

Ей вспомнилась Молинелла: девочка, следившая за битвой с колокольни, потеряла память в миг разрыва пушечного ядра. Все всплыло потом — и вкус кирпичной пыли во рту, и запах растоптанных маков, и боль в разодранных ладонях… Аш вырвалась из пламени — из пламени горячих углей в очаге отрядной башни. Не итальянское лето, а ледяное солнцестояние бургундской зимы.

Она приподнялась, опираясь на руки, поняла, что лежит ничком, что испачкала штаны и что из прокушенной губы стекает струйка крови.

— Годфри…

Кровь стекала на подстилку, пачкая льняное покрывало. Руки задрожали, не в силах выдержать ее вес. Она упала лицом вниз. Шорох материи громко прозвучал в комнате замка, где не было никакого взрыва. У Аш звенело в ушах; в теле отдавался еще удар, обрушившийся… не здесь.

— Годфри!

— Босс! — Сапоги Рикарда простучали по каменному полу. Она почувствовала его руки на своих плечах, переворачивающие ее на спину.

— Со мной все в порядке. — Она села, пальцы дрожали, ее бил озноб. Парень видал, как бывает в бою, нечего стыдиться его и сейчас. Оглушенная, она обвела глазами стены. — Годфри…

— Что случилось? — мальчишка встряхнул ее за плечи. — Босс?

— Я чувствовала, как он умирает, — голос дрожал. — Все, дело сделано. Я заставила его. О Иисус, это я его заставила.

Страшная боль пронзила грудь. Руки, даже сжатые в кулаки, продолжали трястись. Она чувствовала, как исказилось ее лицо. Громкое рыдание прорвалось сквозь сведенные челюсти.

Она не замечала, как бросился к двери перепуганный Рикард, как вошел кто-то еще… пришла в себя, когда вошедший жестко встряхнул ее за плечи. Рыдающая, воняющая, беспомощная, она не сумела выговорить ни слова, только еще громче расплакалась. Человек крепко обнял ее, прижал к себе. Аш судорожно вцепилась в его одежду.

— Ну-ну, девочка! Отвечай! Что случилось?

— Не…

— Сейчас же! — голос, привычный отдавать приказы. Роберт Ансельм.

— Я в порядке. — Опустошенная, все еще сотрясаясь при каждом вздохе, она оторвалась от него настолько, что смогла сжать его руки в своих. — Ты тут ничем не поможешь.

Дыхание постепенно выравнивалось. Роберт испытующе взглянул на нее. Он был без доспехов, поношенный полукафтан перепоясан на круглом брюхе — как видно, собрался урвать часок сна. Свет очага гротескно играл на его бритой голове и оттопыренных ушах, глаза скрывались в глубокой тени.

— Что там за Годфри? Что такое с Годфри? — проворчал он.

Она не слышала его. У дальних дверей столпились офицеры отряда — Аш не замечала их, она крепко зажмурилась, осторожно коснулась той части сознания, где с того дня под Молинеллой обитал голос.

— Годфри?

Ничего.

Тихие слезы наполнили глаза и пролились из-под век. Она чувствовала, как горячие ручейки струятся по лицу. В горле стояла боль.

— Двухтысячная армия в осаде в укрепленном городе; атакуют силами трех легионов. Предложения?

— Ничего.

— Ну, вы, ублюдки! Я знаю, что вы здесь. Говорите со мной!

Ни давления, ни Голосов, бормочущих на языке времен пророка Гундобада, ни оглушающего гнева, способного сотрясать и разрушать крепости и дворцы. Ни Диких Машин. Пустое немое молчание.

Впервые за свою взрослую жизнь, Аш без Голосов.

Эгоистичная часть сознания заметила: «Я потеряла то, что делало меня единственной в своем роде», и Аш криво усмехнулась, стыдясь этой мысли и принимая ее.

Она открыла глаза, наклонилась и одернула покрывала, прикрывая испачканную одежду, потом выпрямилась и повернулась к стоявшим в дверях офицерам: Анжелотти, Эвен, Герен, Томас Рочестер, Людмила… больше дюжины. На них смотрела молодая женщина, хорошо знающая свое ремесло — войну, примечательная только этим, и ничем другим.

Она сказала:

— Каменный голем уничтожен. Переплавлен в пустой шлак.

Молчание. Люди переглядывались, застигнутые врасплох и еще не готовые верить, радоваться, торжествовать победу.

— Это сделал Годфри, — сказала Аш. — Он призвал молнию на Дом Леофрика. Я чувствовала ее удар. Я… он погиб. Но каменного голема больше нет. Дикие Машины полностью отрезаны. Мы спасены.

— Разумеется, — язвительно заметил Роберт Ансельм, — что «спасены» от Диких Машин, а отнюдь не от трех легионов, сидящих под Дижоном!

Почти час она провела в верхнем помещении отрядной башни. Ежеминутно подходили командиры копий, бургундские рыцари и сотники, а Генри Брант с Ватом Родвеем разносили свой бесподобный ликер, обжигавший язык, горло и брюхо. Стихийное празднование перекинулось и на нижние этажи — Аш слышала доносившийся снизу гомон.

— Перемирие еще действует, как я уже говорила. Теперь мы перейдем в наступление и не остановимся, пока не доберемся до самого Карфагена.

Это было сказано скорее в расчете на создание нужного настроения — для Джасси, Лакомба, Лоэкта и де Ла Марша. Аш, отмывшаяся и переодевшаяся в чужие штаны, стоя выпила вместе со своими подчиненными. Она не находила в себе ничего, кроме пустоты.

Праздник разрастался. Стало шумно, лица разгорелись;

Эвен Хью и Герен аб Морган весело переругивались на просторечном уэльском; Анжелотти со своими пушкарями сгрудились у огня, наполняя кожаные кружки; кто-то кликнул Караччи со флейтой; Бальдина с Людмилой Ростовной побились об заклад, кто кого перепьет.

«За них три месяца назад умер Годфри».

Аш тронула за плечо Роберта Ансельма.

— Я буду в Сен-Стефане.

Он нахмурился, но кивнул, не желая отвлекаться от веселой беседы с парой девок из обоза.

Едва оказавшись на улице, Аш задрожала в ознобе. Она поплотнее закуталась в плащ, надвинула капюшон и, сутулясь, зашагала так быстро, что эскорт, пригревшийся в караульном помещении, не мог сдержать тихих проклятий. Мостовую покрыла черная наледь; по дороге к аббатству Аш четыре раза поскользнулась.

В стрельчатых окнах горел приветливый желтый свет. На пороге Аш встретили колокола, звонившие заутреню. Латники ввалились следом за ней, и все пристроились к цепочке монахов, тянувшихся на молитву.

«Ты называл меня язычницей, — мысленно обратилась она к Годфри Максимилиану. — Ты прав. Все это для меня ничего не значит».

Она поймала себя на том, что ждет ответа.

После службы Аш направилась к дому аббата.

— Не надо беспокоить его преподобие, — обратилась она к дьякону, который и не порывался никуда идти. — Я знаю дорогу. Если в трапезной найдется еда, мои люди будут рады.