Петр Ярвет - Римская рулетка

Плющ сверкнул раскосыми глазами и мстительно заключил:

— Наконец, юноша, не пожелавший назвать свое имя.

— Убивать, — несколько приободрился диктатор, — вот его и позови. Давно чего-то покушений не было, надо поглядеть, что за настроения сейчас в оппозиции.

— Не уверен я, что он из оппозиции, — задумчиво покачал головой Плющ. — Впрочем, не рабское это дело умозаключения строить. Так войди же, гражданин!

Пока открывались позолоченные створки и отъезжала миткалевая портьера, Лулла, кряхтя, выбрался из ванны, отряхнулся, словно большой морской лев, и присел на обсидиановую скамью, стараясь не соскользнуть. Попутно поглядел, на месте ли меч. Меч был на месте, а человеку, столь же успешно следящему за своей физической формой, сколь и успешно скрывающему от подданных, то есть — тьфу ты! — сограждан, форму умственную, больше и не надо, чтобы усовестить молодого идеалиста, рвущегося к сомнительным прелестям анархии.

Молодой идеалист вошел как-то на удивление робко. Хотя в движениях чувствовалась выучка легионера с северных границ, а подвернутая на бедре тога с сиреневым узором была явно не из простого полотна, в целом вид посетителя был скорее плачевный, нежели грозный. Отчасти из-за горестного выражения лица, отчасти оттого, что визитер периодически по-рыбьи открывал и закрывал рот, как человек, которому только недавно вправили вывихнутую челюсть.

Голый диктатор недолго вглядывался в него, чтобы узнать.

— Плющ, выйди! — велел он.

Зеленоватый раб поглядел удивленно на хозяина, потом, с внезапной и тем более жуткой злобой, — на безусого юнца. Фыркнул и, пойдя прямо на него, успел шепнуть: «Тварь развратная», после чего вышел, вежливо задернув за собой штору, но едва не сорвав ее при этом с золоченых колец. Но больше милосердное солнце обращает внимание на попытки дискобола сшибить светило с небосклона, чем озаботился диктатор демаршем своего дальневосточного сотрудника.

— Что скажешь, малыш? — спросил Лулла тихо и без всяких лирических обертонов в голосе.

— Получив ранение на боевом задании, — несмело, хотя и твердо проговорил юноша, — и оказавшись перед риском потерять объект слежки из поля зрения и контроля, я, согласно кодексу братства Деяниры, сперва уничтожил объект, а потом, как говорят аравийские ныряльщики за жемчугом, лег на дно. Но как только я нашел в холмах знахаря, умеющего вправлять челюсти…

— Уничтожил, говоришь, объект? — задумчиво переспросил Лулла, почесывая густую поросль волос в районе пупка.

— Таковы были твои собственные инструкции, — голосом, в котором одновременно слышались сознание собственного достоинства и униженная мольба, напомнил юноша. — Задача ставилась, как препровождение изгнанного философа лично к тебе, но допускалась и попытка перехвата этого стратегического мыслителя на подходе к Городу потенциальным противником. В этом случае уничтожение философа становилось основной целью моего задания. Я вошел к нему в доверие в качестве страждущего познаний отпрыска на далеких границах империи…

— Историю плаванья аргонавтов можешь тоже не пересказывать, — со спокойной иронией остановил обстоятельное повествование Лулла. — Сейчас нас интересует последний акт нашей комедии. Кто вас остановил на подступах?

— План был задуман умно и хитро, — затараторил юноша, незаметно озираясь, ибо не мог понять, где орудия пытки и не является ли их отсутствие наиболее зловещим предзнаменованием. — Мы столкнулись с хорошо вооруженной группой варваров, да и не варвары это были, ох, не варвары!

— Понимаю, это были Эринии, богини судьбы и рока, — голосом, не сулящим особенного благополучия, договорил кесарь. — Чего ты дергаешься, как баба? Ты дело говори.

— Так я и говорю, — совсем потерялся представитель братства Деяниры. — Они предстали перед нами на древнем капище в самых причудливых обличиях, но, поверь, не казались опасными. Во всяком случае, Учитель… то бишь объект наблюдения, приблизился к ним и вступил в словесный контакт. Я опасался ловушки и отговаривал его, но, будучи связан легендой…

— Все ясно, — перебил диктатор, — тут вас сгребли.

— Две отлично подготовленные группы захвата! — с возможной внушительностью проговорил юноша. — Причем с двух диаметральных направлений. Мы оба тут же обнажили свое оружие…

— Что ты подразумеваешь под этим словом? — мрачнее мрачного усмехнулся Лулла.

Юноша, как ни подавлен он был, обиделся.

— Вот что я подразумеваю! — сдержанно, вполголоса, чтобы не слышали за шторой, взвыл он, доставая из складок тоги медный меч, носящий следы соприкосновения с пистолетной пулей девятого калибра. — Нас обезоружили сперва при помощи неизвестного мне оружия, а затем при помощи приемов неизвестной борьбы!

— Знаешь, со сколькими неизвестными решается уравнение, даже простое, не квадратное? — невесело спросил владыка империи-республики, массируя надбровные дуги. Встал, прошелся по зале. — Или вас этому в братстве Деяниры не обучают? Допустим, попали в плен, со всяким бывает, в конце концов, и великий Юлий у пиратов пару дней гостил. Но потом великий Юлий разыскал каждого и всех, как и обещал, повесил. Как поступил ты?

— Лишь вернулось ко мне сознание, я понял, что объект по-прежнему рядом. Один из варваров допрашивал его, потом повернулся и ушел. Разговор велся знаками, и, будучи связанным, знать его содержания я не могу, но, пользуясь их занятостью, сумел высвободить руки…

— И?

— Не найдя своего меча, воспользовался этим, погнутым, но все еще острым.

Повисла тишина.

— Перстень? — спросил Лулла спокойно, протянув руку.

Парень с погнутым мечом в руках ссутулился еще больше, чем когда вошел.

— Его не было на пальце объекта.

В зале лязгнуло — это диктатор единым, хорошо отработанным движением обеими ладонями сдавил с боков лезвие меча в руках у посетителя, крутанул так, что рукоятка сама собой въехала тому в солнечное сплетение и натолкнулась на бляху скрытого под тогой панциря. Но и опосредованного удара хватило, чтобы повергнуть визитера наземь.

— Брось ты валяться, — с отвращением ополаскивая руки в ванне, пробурчал Лулла, — не так уж и больно. Я скорее поверю, что ты, брат Деяниры, зарезал не того, чем в то, что беглый по своей воле расстался с перстнем, из-за которого, в сущности, был сослан, да и возвращен тоже.

— Верь мне, великий! — простонал юноша, осторожно становясь на четвереньки.

— Вот не надо! — замахал руками диктатор. — Не надо тут соблазнительных поз и трогательных изгибов! Я тебя послушал, теперь послушай меня. Твой объект наблюдения уже дней десять как в Городе. Разумеется, примкнул к группе Гевария и уже разработал им программу, о которой говорят: «Ни фига себе загнул!». Это его почерк, согласись, — дерзко до фарса, но эффективно до крайности. И главное, на пальце у него цел-целешенек твой любимый перстень.