Кристоф Рансмайр - Болезнь Китахары

– Кто возьмет ружье? – спрашивает Муйра, когда они грузят ялик для высадки на берег. У мола, проломленного толстенными, с руку, корнями и разбитого бурунами прибоя, давно уже никто не швартуется.

– Ружье? Да вот он, – говорит Лили, словно это она здесь распоряжается. Но она не вправе распоряжаться. Уже не вправе, тем более здесь. Но ружье у Муйры Беринг все же берет.

Амбрас, опустив руки, стоит по колено в воде и наблюдает, как женщины и Телохранитель вытаскивают ялик на песок, в пролом берегового укрепления. Он не в силах им помочь. Они пока не решили, как долго пробудут здесь. Может, до вечера. Может, поплывут дальше, до Кабу-ду-Бон-Жезус или еще куда. Муйра показывает на единственный из утонувших в дебрях тюремных бараков , на котором уцелела крыша. Там находятся рыбацкие кострища. Там и они могут заночевать.

Но потом, в тени скального обрыва, что, словно громадная ладонь, обхватывает обширное поле руин, каждый вдруг остается в одиночестве. Скованные и оробевшие, как при виде вот только что открытой земли, пришельцы пробираются среди развалин и остатков стен, тут нагибаются за черепком, там – за проржавевшей, вросшей в дерево цепью, лезут сквозь чащу, теряются в дебрях, которые поглощают заброшенные людьми поселки не так, как в Мооре, осторожно и нерешительно, нет, они жадно накидываются на все оставленное, вламываются в дома сквозь окна и трещины в стенах, чтобы по гнилым полам, обвалившимся лестницам и через просевшие кровли опять метнуться вон, опутывая, сдавливая, разрывая и пожирая все на своем пути, а потом в свою очередь становясь добычей тлена или блуждающего пожара.

Пожар. Запах его был повсюду. Даже аромат цветов и тяжелый дух гнилых балок и бревен не заглушали его. Пожар затаился, как затаился сейчас каждый из них. Но он здесь. Где-то здесь. Ждет. Хотя не видно ни единого язычка огня, ни единой струйки дыма.

Амбрас оцарапал руки о спираль колючей проволоки, утонувшую в зарослях гибиска. Печи, пахнет печами. Мертвецами. Эти почти непролазные дебри наверняка бывший строевой плац. На лагерной дороге, между каменными караульными вышками, в бараках – огонь присутствует всюду, беззвучный и незримый. Недостаточно громко выкрикнешь на утренней поверке собственный номер – и уже вечером можешь оказаться в печи, обернешься дымом, улетучишься в ночь, а в холоде следующего утра опять вернешься в лагерь, выпадешь пеплом, опустишься копотью, черной пылью на бредущие в карьер рабочие колонны, смрадом проникнешь им в ноздри, в легкие, в глаза, уши и сны.

Где ворота? Где ограждение? Где-то здесь, между этими двумя развалившимися бараками, должны быть ворота лагеря. А слева и справа от них – вал и на нем электрическое ограждение. Высоко в небо вздымается перед Амбрасом скальный обрыв, обвешанный кружевом цветущих лиан, жестких воздушных корней, папоротников. Проволока протянута сквозь белые цветы, белые фарфоровые изоляторы. Там же и лестница, ведущая наверх, к валу и к караульной вышке, откуда в ночи падают бегучие конусы света. Путь к этой лестнице лежит в поле обстрела. Ступень за ступенью Амбрас поднимается наверх. Он так измучен. Гребень вала, должно быть, уже совсем близко. Глубоко внизу блещет море, но завеса лиан приглушает его сияние. Сейчас, вот сию минуту, он попадет в конус света. Замереть, глубоко вздохнуть. Я здоров. Все у меня в порядке. Уже стреляют? Этот выстрел, который он слышит, предназначен ему? Страха нет. Ведь он ищет свою любовь и все, чего ему так давно недостает, ищет там, в ловушке утраченного. Идет к ограждению.

Удивительно, каким хрупким способно стать железо: голыми руками Беринг ломает прутья решетки, которые ржавчина истончила, съедая слой за слоем. Железные перила, уходящие в подвал, тоже крошатся у него в кулаке. Там внизу, в обломках, под мокрой листвой, нападавшей сквозь воздушные шахты и провалы в полу, он находит железные перекладины и полосы, остатки железных коек и ржавые комья непонятного происхождения, находит в стенах камер железные кольца и без труда выдергивает их из кладки. Деревянная рукоять штыка в грязи на плитах каменного подземелья – просто горсточка гнили возле проржавевшего клинка.

Этому железу не помогут ни напильник, ни масляная ванна, ни огонь. А запах гари, проникающий и сюда, под землю, не имеет касательства к ярко-алому кузнечному жару, который разгорается от одного-единственного дуновения мехов. Тихо здесь.

Прямо как в подземелье форта на Ледовом перевале, и, как тогда, Беринг слышит звон собственной крови в ушах. Но под этим звоном прячется еще что-то, тихий, ровный шорох. Дождь. Беринг спохватывается: похоже, он изрядно задержался в здешних казематах.

По крутой куче обломков Беринг выбирается наверх, в гущу растений, и видит длинные, узкие ленты дождя, набегающие с океана, на поверхности которого теснят друг друга тени облаков и солнечные блики, беспокойные, искристые островки света.

Дождь! Теперь в бешенство приходит Лили. Куда ее занесло? Что здесь такое? Моорский курорт? Она стоит среди тюремных развалин, под дождем, в руинах курорта, в обломках «Бельвю». Хочет попасть в Сантус, а стоит посреди Моора! Прибрежные дороги давно расчищены, а она стоит в Мооре, в смердящих холодным пеплом, пропитанных сыростью дебрях. Где остальные? Она должна убраться отсюда. Уехать обратно. И автопоезда из Рио дожидаться не станет. Прощание и так уже затянулось. Муйра говорила, автобус на Сантус ходит каждое утро. Каждое утро.

На яркой зелени бухты покачивается чужая лодка. Рыбаки из Пантану. Гарпунщики. Муйра стоит в воде, одной рукой держится за борт, а другой берет кукан с двумя рыбинами и, когда видит направляющуюся к ней Лили, смеясь, поднимает его вверх.

– Я купила рыбу! Это гаропы.

– Я хочу вернуться, – говорит Лили. – Вы плывете в Пантану? Возьмете меня с собой? – пытается она спросить рыбаков на новом языке, но вынуждена прибегнуть к помощи Муйры. Рыбаки уже протягивают руки навстречу незнакомке, которая гостит у хозяина, однако ей нужно еще раз вернуться на берег. К ялику «Царицы моря», за вещмешком. И поспешно шатая к рыбачьей лодке, она роется в вещмешке, ищет какой-нибудь подарок. Лучшее, что там есть, – это дождевик из запасов американской армии, просторная накидка с капюшоном, камуфляжной расцветки, принятой в морской пехоте. Эта накидка хорошо послужила Лили в ее странствиях по Каменному Морю. Под ней всегда было тепло и сухо.

Один из рыбаков хлопает в ладоши: он бы тоже не отказался от накидки. Но Лили обнимает Муйру, набрасывает накидку ей на плечи, надевает на голову капюшон, как ребенку, чтобы он не вымок. Потом жестом показывает на берег, на развалины, где исчезли Собачий Король и Телохранитель, и говорит: