Елена Чудинова - Держатель знака

Хрущев вышел.

Каждому из присутствующих сделалось вдруг гнетуще стыдно за свое веселье, как за грязный поступок. Исчез и оживленный интерес к цыганке, которую всю заслонила собой укоряющая тень неизвестной женщины. Чьей сестрой, чьей женой она была?

— Погадала бы ты, что ли, Нина, — хмуро нарушил молчание Раневич. — Мне, к примеру.

— Как Зубову? — усмехнулся Юрасов. — Впрочем, и впрямь погадай. Благо и карты на столе.

— Этими нельзя. — Цыганка с явной неохотой вытащила откуда-то из складок грязной шелковой шали колоду с темно-зеленой, почти черной рубашкой. В овале посреди рубашки змея с женской головой обвивалась вокруг дерева, осыпанного красными яблоками. Эти донельзя замусоленные карты были крупнее обычных игральных. — Ай погадать?

— Погадай на Чернецкого! — с деланной насмешливостью бросил Рындин, кивнув цыганке на Женю. Нина отрицательно замотала головой.

— Оставьте ее, корнет, — уронил Женя. — Вы же видите, что я ее чем-то пугаю.

— Пусть тогда гадает на кого хочет. На кого-нибудь из нас.

— Нет, не стану. Не хочу.

— А эта сивилла тактична, — почти про себя произнес со смешком Раневич.

— А впрочем… — Женя подошел к столу и чисто гимназическим жестом пододвинув одной рукой стул, уселся верхом. — Мне тоже стало любопытно. Послушай, — Женя с приветливой усмешкой взглянул на цыганку, — погадай мне на человека одних со мной лет, но противоположной масти.

Цыганка начала тасовать карты. Первой на липкую клеенку стола упала бубновая семерка.

— Ой, лихо твоему светлому! — нараспев протянула Нина

— Да, похоже, что моему светлому сейчас достается на орехи. — Женя качнулся на стуле. — А рядом — лестничный пролет, все верно: не уйдешь, не объедешь, иди, голубчик, куда дорожка ведет… Вавилонская башня… эх ты, только старого шута не хватало… Слушай, а какого черта тут затесалась эта дама?

— Женщина молодая, большая любовь — дама-то червонная…

— Сейчас?

— На чем сердце успокоится… Будет… Не скоро еще.

— И на том спасибо.

— Вот уж не думал, Чернецкой, что Вы эдаким манером увлекаетесь картишками.

— А великолепная математическая тренировка — Женя снова закачался на стуле.

— Опасность падает… Слезы падают… — раскладывая, продолжала цыганка. — До смерти счастья не будет…

— Погоди — большая любовь без счастья?

— Так карты говорят, — ответила цыганка. — Старухи бы наши объяснили.

— Погоди-ка! — Женя повернулся к цыганке и, взяв у нее колоду, продолжил расклад. — Ключ… мастер-зиждитель… Ну и ну… Очень много червей… А этот король, рядом с шутом?

— Ненадолго придет, много сделает, любовь в нем большая…

— Любопытно… А дальше?

— Ну что, Хрущев?!

Женя бросил карты, не положив последней.

— Да черт знает что, — с бессильной злобой ответил вошедший врач. — Девочка лет восемнадцати, не больше, из хорошей семьи, совершенно одна, в тифу, истощена предельно». Везти с собой — не вынесет дороги, оставлять на глупых баб — уморят. Если не выкинут… А выступаем — завтра. Не знаю я, что делать! Послал покуда вестового за местным фельдшером.

— Ох и… А фельдшер наверное есть?

— На днях был. Сейчас-то сиделка с ней, я распорядился. Так ведь и сиделки с ней не оставишь, — Хрущев нервно заходил по избе, — любая дура обмолвится, так ведь большевички за ноги сиделку-то повесят… они на Красный Крест…

— Но это же вообще немыслимо: оставить больную женщину так, в местности, куда придут красные… — сквозь зубы проговорил Рындин.

— Прикажете свернуть отступление? — Раневич бросил сломавшуюся спичку и зачиркал новой.

— Послушай-ка… — Женя взглянул на цыганку. — Откуда она шла?

— Из Питера.

— Через фронт? Одна?

— С кем-то: когда заболела, бросили, испугались.

— Ты ее около Гатчины подобрала?

— Ну, — цыганка взглянула на свою руку, и Женя поймал этот взгляд, кинутый на небольшое кольцо с поцарапанным, чистой воды, мерцающим багровыми и золотыми искрами сапфиром.

— У нее взяла?

— Сама дала, спасибо говорила. Гордая. — Цыганка неуверенно взглянула на Женю. — Ай вернуть?..

— Верни. — Женя с кошачьей мягкостью повернулся ближе к цыганке, доверительным жестом положил ей руку на плечо. — Послушай… Нинуцэ… как ты думаешь, эта девушка может выжить?

— Другая бы померла. — Доброжелательно-ласковое обращение Жени, казалось, чем-то пугало цыганку. — Лечить — выживет. Злая жить.

— Злая жить… Как бы нам ей помочь, Нинуцэ? Скажи, кто у вас старший?

— Георгэ.

— А ты его дочка?

— Да.

— Хорошо… Так ты говоришь, старухи бы объяснили, что значит, когда карта показывает счастливую любовь без счастья?

— Старухи из табора не ходят.

— А может, мне в табор заглянуть? Где вы стоите?

Цыганка отпрянула из-под Жениной руки, но Женины пальцы мягко удержали ее плечо.

— Плохое время, гостям не рады, знаю. Да ведь гость разный бывает, Нинуцэ. — В голосе Жени зазвучали бархатные завораживающие нотки, но его обращенный на Нину взгляд в какой-то момент поразил сидевшего рядом Рындина: Женя смотрел на молодую женщину так, как смотрят с карандашом в руке в карту-двухверстку — отмечая дороги, броды, мосты, населенные пункты. Столько расчетливого прохладного безразличия было в этом как будто доброжелательном взгляде, что Рындину сделалось до тошноты неприятно.

— В парке.

— Дворцовом?

— Да.

— Ну и отлично. — Женя поднялся. — Ты иди пока. Я следом.

— Черт дери, подпоручик, нашли время волочиться, — с хмурым неодобрением заметил Юрасов, когда в невысоких окнах мелькнула яркая шаль Нины.

— Вы не вполне уяснили мои намерения, г-н поручик, — холодно ответил Женя, надевая шинель.

— Vous dites? 51

— Что Вы думаете предпринять относительно этой девушки? — спросил Женя, обернувшись к Хрущеву.

— Что-что… В крайнем случае придется брать на санитарную подводу — все равно здесь ей умирать. Хоть умрет по-человечески.

— Крайнего случая нет. Будет неплохо, если мне удастся договориться, чтобы эту девушку приютили цыгане. Если есть какая-то надежда, она тогда выздоровеет.

— Да Вы что, ополоумели, Чернецкой?! — выражая общее возмущение, изумленно воскликнул Юрасов. — Вы хотя бы понимаете, что Вы несете?

— Подпоручик, бывают случаи, когда мальчишество граничит с преступлением, — осуждающе произнес Хрущев. — Да и кто Вам это позволит?

— Разумеется, скорее вы позволите человеку умереть так, чтобы совесть у всех осталась спокойна. А мне наплевать на мою совесть, но я хочу предоставить этой девушке шанс выжить там, где вы предлагаете только «по-человечески» умереть, и в этом я отвечаю словом дворянина и боевого офицера. — Надменное и неподвижное выражение, как упавшее забрало, скрыло Женино лицо. — Полагаю, этого довольно?