Ольга Чигиринская - Ваше благородие

— Сам я не побегу, потому что обо мне речи нет. Гребал я их трибунал. Пусть снимают погоны, мне это уже по пояс. Я за тебя, дурака боюсь!

— А ты за меня не бойся.

Георгий схватил себя руками за волосы и тихо коротко взвыл.

— Ну что мне, врезать тебе по башке, связать и засунуть в кокпит? — спросил он.

— Не советую, — мрачно ответил Верещагин. — На ринге я дрался по правилам.

— Арт, — Князь сник. — Арт, что мне делать? Что нам всем делать? Почему все так плохо?

— Да нет, все не так уж и плохо. — Верещагин нагнулся над бортом. — Смотри, краб…

Он перепрыгнул на пирс, опустился на колени, всмотрелся в воду. Хрустальная волна трепала рыжие с прозеленью водоросли, среди которых затаился яшмовый скалолаз.

— Дурачок, — сказал Артем. — Ты думаешь, если ты не двигаешься, я тебя не вижу?

Краб втянул страшноватые беззрачковые глаза под панцирь.

Верещагин представил себе его вертикальный мир, студеную циановую толщу, ветры течений, почти неуязвимость, возможность на все смотреть сбоку.

— В следующей жизни я буду крабом, — сказал он.

— А в этой станешь раком, — буркнул Князь.

— Патетические места нам не удаются, — Верещагин поднялся, отряхнул джинсы.

Дженис выбралась из каюты.

— Мальчики, что вы решили?

— Мы решили… — Князь пнул ногой бухту веревки. — Это он решил! Короче, ша, уже никто никуда не плывет.

— Князь, — окликнул его Верещагин. — Я есть хочу. Ты вернул мне вкус к жизни. Может, сходим куда-нибудь? Я давно не танцевал с красивой женщиной…

— В “Синий якорь”?

— Плохое решение. Слишком много офицеров.

— В “Шератон”?

— Слишком чопорно… И дорого. Чего-нибудь попроще, Князь. Вон там на берегу что-то светится… Вроде играет музыка… Что это?

— Почем я знаю… Какая-то забегаловка под камышовым навесом. В бразильском стиле — знаешь, с сетями, китайскими фонариками и официантками в таких символичиских юбках из прозрачной ткани… Как же они называются… Ой!

— Парео, — подсказала Дженис, ущипнув Князя за бок. — То, что ты мне запрещаешь надевать.

— Восточный деспот, — Верещагин покачал головой. — Слушай, это же как раз то, что надо! Пойдем!

— Ты ничего не понимаешь в женщинах, — огрызнулся Георгий. — Мужчина им интересен только до тех пор, пока им есть чего хотеть. А когда ты выполнишь все их желания… Ну вот!

Дженис выбралась из каюты, сменив джинсы на юбку-парео, с туфлями в руках.

— Я готова, — сообщила она. — Джордж, дай мне твою руку.

— Это плохо кончится, — вздохнул Князь.

— Конечно, — кивнул Верещагин. — Когда ты пытаешься меня перепить — это всегда плохо заканчивается.

Георгий ответил длинной тирадой на русском, английском и грузинском языках. Из тирады, если опустить несущественные подробности про мать, следовало, что такого брехуна, как Арт Верещагин, земля еще не производила на свет, и вряд ли произведет в течение ближайшей тысячи лет.

— Я в полтора раза тяжелее тебя, значит, и выпить могу в полтора раза больше.

— Речь не идет о том, кто сколько может выпить. Речь идет о том, кто раньше потеряет контроль…

— Это буду я, — топнула ногой Дженис. — Вы идете или нет?

Очнулся он на яхте.

— Я снял с тебя ботинки, — укоризненно сказал князь. — Ты истоптал мне весь парус, павлон.

— Что за приычка — отливать за борт… Что, нет гальюна?

— В это море сливают дерьмо четыре страны — это раз. В гальюне Дженис, ей плохо — это два. И куда оно, по-твоему, попадает из гальюна? — это три… Когда нас судят? Сегодня?

— Сегодня в одиннадцать.

— Вайме, как я пойду с такой головой?

— Только с такой головой и можно, Гия. У тебя будет такое жалобное лицо, что присяжные зарыдают.

— З-замолчи, или я швырну тебя в воду. Шайт, и опохмелиться нечем.

— Не за то отец сына бил, что тот пил, а за то, что похмелялся. Мы сейчас пойдем прямо — по возможности — в «Якорь», выпьем по «отвертке» и придем в божеский вид. После чего сначала поедем на квартиру к тебе, ты переоденешься в парадную форму, потом ко мне, я переоденусь в парадную форму, потом мы поедем в трибунал, и помоги нам Господь.

— Что мне всегда нравилось, — заключил Берлиани, — так это твой талант к планированию.

— Георгий!

Берлиани оглянулся.

— Я себя вел как скот. Как будто только моя боль реальна, а больше ничья.

— Тебя только с похмелья проняло? Так лучше позже, чем никогда.

— Спасибо, Гия…

— Встать! Смирно! Суд идет! Вольно!

Высший трибунал Вооруженых Сил Юга России заслушал дело номер такой-то и вынес решение по совокупности собранных доказательств. Полковник Верещагин! По статье двести двенадцатой — нарушение Присяги и статье пятьдесят третьей — подстрекательство к военному мятежу вы признаны… невиновным! По статье девяносто второй, пункт А — злостное превышение служебных полномочий, по статье тридцать пятой, пункт В — злостное нарушение уставных норм в отношении старшего по званию и непосредственного командира — вы признаны… виновным. Смягчающим обстоятельством в последнем пункте явилось измененное состояние сознания.

Подполковник Берлиани! По статье двести двенадцатой — нарушение Присяги и статье пятьдесят третьей — подстрекательство к военному мятежу вы признаны… невиновным!

— И на том спасибо, — процедил сквозь зубы Князь.

— По статье девяносто второй, пункт А — злостное превышение служебных полномочий, по статье тридцать третьей — отсутствие в части на момент объявления боевой тревоги — вы признаны…

— Да не мотай ты жилы! — крикнул Георгий.

— …Виновным. Старший унтер-офицер Сандыбеков! Ввиду того, что вы выполняли приказ своего непосредственного командира, все обвинения с вас снимаются. Господа обвиняемые! Сейчас будет оглашен приговор. Если у вас есть что сказать в свое оправдание, вы можете сказать это сейчас… Полковник Верещагин…

— Я больше не буду.

У невозмутимого судебного клерка дернулись губы, но он овладел собой.

— Подполковник Берлиани…

— Я не буду оправдываться.

— Господин судья, огласите приговор.

— Полковник Верещагин, вы приговорены к разжалованию в рядовые и позорному увольнению из армии без права на выходное пособие и военную пенсию. Подполковник Берлиани, вы приговорены к разжалованию в поручики и тюремному заключению сроком на три месяца.

— Собаки… — Князь опустился на скамью подсудимых, стаскивая берет на лицо.

— Молчи, Князь. — Артем обхватил его за плечи. — Молчи, не наговори себе еще на три месяца…

Какие-то секунды он видел растерянное, пепельно-серое лицо Шамиля. Потом его скрыли фигуры казаков-конвоиров.

— До приведения приговора в исполнение, сэр, нам приказано отправить вас на гауптвахту четвертого батальона в Чуфут-Кале.