Томас Сван - День минотавра

– Выжмите сок из корней волчьего яда (так мы в лесу называем аконит) и смажьте им концы ваших стрел, – велел Хирон.

После первой же атаки волки ушли из леса, а Мосх был награжден за свою храбрость поясом.

Мы перешли через оросительный канал и оказались сначала в винограднике. Твердые зеленые ягоды, свисающие с лозы, вьющейся по решетке, обрастут сладкой пурпурной мякотью, и, привлеченные ароматом, со всех сторон, даже из дальних домов трий, будут слетаться к ним пчелы. За виноградником начиналась оливковая роща. Серебристые листья деревьев в лучах заходящего солнца утратили свой блеск и приобрели благородный оттенок старинных драгоценностей. Заросли финиковых пальм, некогда тоненькими саженцами привезенных из Ливии и благодаря тщательному уходу превратившихся в пышные, дающие обильный урожай деревья, напоминали роскошный оазис в пустыне. Мы обошли стороной загоны для скота, окруженные изгородью из острых кольев, которая надежно оберегала животных от ночных визитов медведей и дерзких набегов волков, порой спускавшихся с гор и проникавших в ничем не защищенный город кентавров, и оказались у заполненного водой рва.

Я подошел к его краю и стал внимательно вглядываться в изгородь, ощетинившуюся своими острыми, похожими на зубы барракуды [16], кольями. Конечно, это ненадежнее, чем любая стена, подумал я, содрогнувшись от самой мысли о войне. И все же такая преграда не остановит хитроумных ахейцев. Я знал, что у них есть тараны, и если составить два из них вместе, получается неширокий мост. У самого рва росла группа оливковых деревьев. Она могла стать хорошим прикрытием для врага, вознамерившегося перейти через ров под покровом ночи.

– Хирон, – громко закричал я, и самый высокий и величественный кентавр, отделившись от группы приятелей, поскакал галопом в нашу сторону по дороге, посыпанной ракушечником.

– Эвностий, – заржал он с противоположного берега, вставая на дыбы. – Не часто мы слышим твое мычанье. Я вижу, ты привел своих новых друзей и крошку Пандию, наверняка голодную.

Хирон вошел в небольшую деревянную башню с плоской крышей и сразу же узкий, с перилами, подъемный мост беззвучно, как огромный орел, опустился на бронзовых цепях. (Сделан он был по моему проекту.) Мы встретились, и там же, на мосту, я рассказал Хирону о триях.

Он помрачнел:

– Это меня не удивляет. Они способны на любую подлость. Надо принимать меры.

Мы вошли в город вместе с Хироном. Грива его напоминала сугроб только что выпавшего и еще совсем мягкого и пушистого снега. Широко расставленные немигающие глаза будто вобрали в себя голубизну одного из чистых и прозрачных озер на Туманных островах в те редкие дни, когда там нет тумана. Он видел все, во взгляде его мелькал гнев, но в нем не было злобы. Он понимал, порой осуждал, но никогда не обвинял. Конечно, Хирон не был аскетом. Тот, кто подобно кентаврам близок к земле, растит хлеб и ухаживает за скотом, всегда несет в своей крови частицу земли, и всегда в его лице есть что-то, отличающее его от других. Это крестьянин, а не философ. Но та земля, которую нес в себе Хирон, была очищенным до белизны и тщательно просеянным песком кораллового острова.

В бамбуковых домах кентавров мерцали огоньки. Они представляли собой длинные, красивые, открытые с обоих концов строения с остроконечными крышами. Над каждым порогом висел светильник, затянутый оранжевым пергаментом. Кентавры называли его фонарем. Рядом с фонарем они обязательно вешали ивовую клетку с поющим сверчком – символом удачи (не забывайте, что некогда кентавры посетили страну желтолицых людей). Ночью они спали стоя, прислонившись к стене, которую, чтобы дать отдых своим чувствительным бокам, затягивали шелковыми драпировками, сотканными дриадами. Под копыта подкладывали ковер из клевера. Каждое утро, когда мужья уходили в поле, работящие жены меняли ковер.

Сейчас, вечером, некоторые мужчины-кентавры принимали ванну. Сами ванны были из терракоты, имели удлиненную форму, соответствующую их длинным телам, и заканчивались специальными подставками для головы и рук. Кентавры пофыркивали, били по воде ногами, а когда мимо случалось пройти кому-нибудь из их приятелей, смеясь, пытались его обрызгать. Женщины разводили огонь перед домом, чистили мотыги и грабли, принесенные мужьями с поля, или кормили маленьких, жирных и очень аккуратных поросят, которых кентавры держали в своих домах подобно тому, как люди держат собак или обезьян.

Мой старый приятель Мосх вылез из своей ванны весь в пене (он мылся конией – смесью щелока с золой) и поскакал к нам, чтобы поприветствовать. Он едва кивнул Tee, по-отечески улыбнулся Икару и стал пожимать мне руки. Мосху хотелось пригласить нас к себе, но Хирон опередил его, сообщив новость.

– Труби в раковину, Мосх, – сказал он. – Пора собирать совет.

Мосх дул в раковину с такой же силой, с какой он обычно дул в свою флейту, и властный зов океана, вобравший в себя шум набегающего на берег прибоя, шорох пенящейся волны и печальные стоны утонувших моряков, разносился над всей страной. Кентавры бросали свои инструменты, вылезали из ванн и в сопровождении поросят направлялись следом за нами к театру, расположенному в самом центре города. Это была круглая открытая арена, окруженная горящими факелами, вверх от которой поднимались двенадцать каменных рядов. Именно здесь кентавры разыгрывали свои драмы в честь Великой Матери, которую они называли Пшеничной Богиней, и ее сына, Божественного Младенца, и здесь звучали их голоса, распевающие дифирамбы. [17]

За кентаврами пришли другие звери: вылезшие из нор паниски, рассерженные тем, что их потревожили раньше, чем они успели украсть себе что-нибудь на ужин; медведицы Артемиды, уже заснувшие было в своих полых бревнах и теперь трущие спросонья глаза и расчесывающие на ходу шерсть черепаховыми гребнями; высокие и стройные, как их деревья, дриады, источающие аромат коры и нежных весенних бутонов. И, конечно, трии, будто не ведающие ничего о предательстве Эмбер. Прилетело три роя: трутни, перебрасывающиеся шуточками и по-женски подергивающие крыльями; мрачные, неулыбчивые и тяжелые, будто закованные в доспехи работницы и, наконец, три королевы (четвертая, Эмбер, не явилась), чьи величавые движения несколько сковывали массивные, непрестанно звенящие золотые браслеты. Хирон, повелитель кентавров, спустился вниз по рядам и вышел на арену. Стоило ему только поднять свою благородную голову, как вокруг воцарилась полная тишина. Сразу стало слышно блеяние овец, доносившееся из загонов для скота, и, совсем рядом, непрекращающийся визг поросят, которых хозяева пытались успокоить ударами хвостов.

Хирон заговорил. Его слова прозвучали, как трубный глас: