Стивен Кинг - Четыре сезона

– Что ты сделал?

– Сел на хвост. Начал следить за вами. Я, знаете, мечтаю стать детективом, таким, как Сэм Спэйд в книжках… или как Мэнникс в телесериале. Я принял все меры предосторожности… Показать фотографии?

– Ты меня фотографировал?!

– А то как же. У меня «Кодак», помещается в кулаке. Если насобачиться, раздвинул пальцы – и вы в объективе. Остается нажать большим пальцем. – На этот раз улыбка Тодда как бы говорила, что сам он оценивает свои успехи достаточно скромно. – Поначалу, конечно, в кадр попадали одни пальцы. Но я настырный. Если стараться вовсю – чего хочешь добьешься. Звучит занудно, но верно.

Курт Дюссандер заметно побледнел и весь как-то усох.

– Ты что же, отдал проявлять пленку в фотоателье?

– Чего? – Тодд не сразу сообразил, а сообразив, презрительно скривился. – Вот еще! Что я, придурок? У отца есть темная комната. Я с десяти лет сам проявляю пленку.

Дюссандер ничего не сказал, однако спина его несколько расслабилась и кровь снова прилила к щекам.

Тодд достал сложенный вдвое конверт из заднего кармана и вынул из него несколько глянцевых фотографий с неровно обрезанными краями, что доказывало их домашнее происхождение. Дюссандер разглядывал снимки с мрачной сосредоточенностью. Вот он сидит, совершенно прямой, в автобусе у окна, в руках у него последний роман Джеймса Миченера. Вот он ждет автобуса на Девон-авеню, под мышкой зонтик, подбородок вздернут – ни дать ни взять премьер-министр в зените славы. Вот он стоит в очереди под козырьком театра «Мажестик», выделяясь среди привалившихся к стене подростков и безликих кудлатеньких домохозяек высоким ростом и осанкой. А вот он заглядывает в свой почтовый ящик…

– Я решил вас щелкнуть, – пояснил Тодд, – хотя боялся, что вы меня засечете. Я постарался свести риск до минимума. Снимал с противоположной стороны улицы. Эх, мне бы телескопические линзы… – Тодд мечтательно вздохнул.

– На всякий случай ты, конечно, заготовил дежурную фразу.

– Я бы спросил, не видели ли вы мою собаку. Короче, я отпечатал фотографии и сравнил их вот с этими.

Он протянул Дюссандеру три ксерокопированных снимка. Старику доводилось их видеть, и не раз. На первом он сидел в своем кабинете – начальник концлагеря Патэн; снимок был кадрирован таким образом, чтобы остался только он и флажок со свастикой у него на столе. Второй снимок был сделан в день призыва. На третьем он пожимал руку Генриху Глюксу, помощнику Гиммлера.

– Я уже не сомневался, что вы – это он, вот только… из-за ваших дурацких усов не видна была заячья губа. И тогда, чтобы окончательно убедиться, я раздобыл вот это…

Он извлек из конверта последний листок, многократно сложенный. Сгибы почернели от грязи, уголки пообтрепались. Это была копия распространенной израильтянами листовки: «Разыскивается военный преступник Курт Дюссандер». Глядя на этот листок, Дюссандер думал о неугомонных мертвецах, не желающих спокойно лежать в земле.

– Я снял ваши отпечатки пальцев, – улыбнулся Тодд, – и сравнил их с приведенными на этом листке.

– Врешь! – не выдержал Дюссандер. И выругался по-немецки.

– Снял, а как же. В прошлом году, на Рождество, родители подарили мне дактилоскоп. Не игрушечный, настоящий. С порошком, с набором щеточек для разных поверхностей и особой бумагой, чтобы снимать отпечатки. Мои предки знают, что я хочу стать частным детективом. Про себя они, конечно, думают, что это у меня пройдет. – Он отмахнулся от такого предположения как от несерьезного. – В специальном пособии я прочел про линии руки и тип ладони и участки для сличения. Называется «позиции». Для суда требуется не меньше восьми позиций. Короче, однажды вы пошли в кино, а я посыпал порошком ваш почтовый ящик и дверную ручку. А потом снял отпечатки. Ничего, да? Дюссандер молчал. Он сжимал подлокотники кресла, подбородок у него так и прыгал. Тодда покоробило. Это уже ни в какие ворота. Упырь Патэна, того гляди, заплачет! Да это все равно как если бы обанкротилось «Шевроле» или «Макдональд» стал бы продавать икру и трюфеля вместо сандвичей.

– Отпечатки оказались двух видов, – продолжал Тодд. – Первые не имели ничего общего с образцами на листовке. Эти, я догадался, оставил почтальон. Остальные были ваши. Все совпало… и не по восьми, по четырнадцати позициям. – На губах Тодда заиграла ухмылочка. – Вот так я это провернул.

– Ну и стервец, – сказал Дюссандер, и глаза его угрожающе заблестели. Тодд почувствовал легкий озноб, как тогда в прихожей. Но Дюссандер уже откинулся в кресле.

– Кому ты об этом говорил?

– Никому.

– А дружкам? Своему Беглеру?

– Пеглеру? Нет, Лис – трепло. Никому я не говорил. Тут дело такое.

– Чего ты хочешь? Денег? Боюсь, что не по адресу. В Южной Америке кое-что было, правда, наркотики тут ни при чем… ничего такого романтического. Просто существует – существовал – тесный кружок… свои ребята… Бразилия – Парагвай – Санто Доминго. Бывшие вояки. Я вошел в их кружок и сумел извлечь некоторую пользу из полезных ископаемых – медь, олово, бокситы… Но вскоре ветер переменился. Национализация, антиамериканские настроения. Может, я бы и дождался попутного ветра, но тут люди Визенталя напали на мой след. Одна неудача, мой мальчик, следует за другой по пятам, как в жаркий день кобели за сучкой. Дважды я был на волосок от гибели… я слышал, как эти ЮДЕ переговариваются за стеной… Они повесили Эйхмана, – он перешел на шепот, прикрывая ладонью рот, глаза округлились – такой вид бывает у ребенка, когда рассказчик доходит до развязки «страшной-престрашной истории», – старого безобидного человека. Далекого от политики. Все равно повесили.

Тодд покивал.

– В конце концов, когда я уже был не в силах спасаться бегством, пришлось прибегнуть к последнему средству. Другим, я знал, они помогли.

– Одесский квартал? – встрепенулся Тодд.

– Сицилийцы, – сухо уточнил Дюссандер, и оживление Тодда сразу улетучилось. – Все было сделано. Фальшивые документы, фальшивое прошлое. Ты пить не хочешь?

– Угу. У вас есть тонизирующий?

– Тонизирующего нет.

– А молоко?

– Сейчас. – Дюссандер прошаркал на кухню. Из ожившего бара полилось искусственное сияние. – Последние годы я живу на проценты с акций, – донесся голос из кухни. – Я купил их после войны… под чужой фамилией. Через банк штата Мэн, если тебе это интересно. Год спустя служащий банка, который приобрел для меня эти акции, сел в тюрьму за убийство жены… чего только в жизни не бывает, nein? Открылась и закрылась дверца холодильника.

– Шакалы сицилийцы ничего не знали про акции, – продолжал он. – Сегодня этих сицилийцев где только нет, а в те времена выше Бостона они не забирались. Узнай они про акции, пиши пропало. Обобрали бы меня как липку и отправили в Штаты подыхать на пенсионное пособие и продуктовые карточки. Он зашаркал обратно в комнату. В руках у него были зеленые пластмассовые стаканчики – вроде тех, какие дают в день пуска новой бензоколонки. Заправил бак – получай бесплатную газировку. Дюссандер передал Тодду один стакан.