Лорел Гамильтон - Пляска смерти

Зрители застыли в молчании, когда вампиры снова приземлились на сцену и окружили девушку, скрывая от взглядов. Возникла иллюзия, что все они жрут одновременно, хотя я знала, что технически это невозможно. Слишком много для этого ртов.

На сцену, крадучись, поднялся новый вампир. Темноволосый, с еще более темной кожей, бледной, но трудно было сказать, грим это или его естественный тон. Он отогнал остальных вампиров прочь, увидел окровавленный полутруп – и зарыдал, плечи его затряслись.

Адонис над ним засмеялся – сценическим смехом, запрокидывая голову.

Темный вампир поднял лицо, искаженное гневом, и они с Адонисом стали танцевать по сцене, танцевали вокруг окровавленного тела. Остальные вампиры исчезли за сценой, и остались лишь двое танцующих мужчин. У Адониса были мышцы рельефные, темноволосый был высок и тощ, и так грациозен, как я в жизни не видела. Он двигался, как олицетворение воды, и даже это еще было слабо сказано.

Танец Адониса казался рядом с ним неуклюжим, человеческим. Где-то в разгаре этого представления я поняла, что передо мной Мерлин.

Танцевальный бой он выиграл – именно бой это был. Они дрались в воздухе и на земле, и это казалось реальным. Реальная злость ощущалась в этом бою, и я подумала, излучает ли кто-нибудь злость на публику, или же они действительно друг друга терпеть не могут, а сценический бой дает выход этому чувству.

Адонис был повержен, хоть и не убит, и Мерлин один остался на сцене над телом своей возлюбленной. Он склонился к ней, поднял на колени, укачивая. У меня горло сдавило, черт побери. Он рыдал, и я едва не рыдала с ним вместе. Жан-Клод что-то такое делал с посетителями своего клуба, но так мастерски у него не получалось. Я ни разу еще не видела, чтобы кто-то так здорово проецировал эмоции.

Справа на сцену вылетела толпа с факелами и арбалетами. Рыдающего вампира застрелили – арбалетный болт, как по волшебству, вырос в его груди. Даже зная, что это всего лишь театральный фокус, трудно было отвлечься от впечатления, что все на самом деле. Он рухнул на тело убитой возлюбленной, и пятна света закружили вокруг мертвых любовников. Он умер, держа ее в объятиях, будто даже в смерти хотел ее защитить.

Толпа набежала, и плачущий человек, который застрелил вампира, поднял на руки убитую девушку, а какая-то женщина из толпы стала вторить его рыданиям. Родители, наверное, подумала я. Они держали ее на руках, как держал ее только что убитый вампир. Так, плача, они унесли ее за сцену, оставив мертвого вампира.

Минуту сцена была пуста, потом вернулись вампиры, крадучись, осторожно, в страхе. Как будто мертвый вампир внушал им ужас. Адонис склонился над ним, коснулся лица – и заплакал, взял мертвого на руки, прижал к себе. Потом вознесся к небу, и вампиры полетели прочь за своим сраженным предводителем, взлетели, рыдая под музыку плачущих с ними скрипок.

Опустился занавес, и настала полная тишина. Потом публика взорвалась криками и аплодисментами, шумом всех видов. Зрители повскакали с мест, и занавес поднялся снова. Первыми вышли люди, хор, но публика стояла на ногах. Когда вышел на сцену Адонис, овации стали громче. Когда на поклоны вышли девушка и Мерлин, крики заглушили аплодисменты. На балете обычно не кричат, но сегодня было исключение.

Девушке и Мерлину поднесли розы, не один букет, разных цветов. Актеры кланялись и кланялись, и наконец публика затихла. Только тогда опустился занавес, и танцоры вышли под утихшие аплодисменты и говор зрителей, спрашивающих друг друга: «Вы видели то, что видел я? Это было настоящее?

Балет мы пережили. Оставалось только пережить прием после балета. Вечерняя программа только набирала силу, черт бы ее побрал.

Я сидела в кабинете Жан-Клода в «Данс макабр». Тут было все такое элегантное черно-белое, только кимоно и веера в рамах на стенах цветные. Я сидела за элегантным черным столом Жан-Клода, выдвинув ящик – в этом ящике у меня лежал запасной пистолет. Пока мы ждали, я его зарядила серебряными пулями. Рядом со мной сидел Ашер, поставив кресло так, чтобы он мог до меня дотронуться. Это из-за него заряженный пистолет лежал в ящике, а не на столе на виду и не у меня в руке. Ашер опасался, как бы дискуссия не стала слишком горячей. Дамиан стоял от меня с другой стороны, положив мне руку на плечо. Прикосновением он передавал мне спокойствие, и оно, наверное, было причиной, что Ашер выиграл спор про пистолет. Другая причина к тому стояла, прислонившись к двери: Клодия, Истина и Лизандро, и вид у них был очень профессиональный. А где был Жан-Клод? Где-то там, очаровывал прессу, и Элинор, как менеджер клуба, с ним. Для таких публичных мероприятий она была куда лучшей хозяйкой, чем я. Кроме того, у меня было здесь другое дело, о котором человеческой прессе не надо было знать.

Мерлин сидел в кресле напротив нас, Адонис и темноволосая хористка – на диване возле стены. Звали ее Елизавета, и неопределенный восточно-европейский акцент был у нее так силен, что хоть выжимай. У Адониса и Мерлина акцент появлялся в зависимости от настроения, но обычно отсутствовал.

Мерлин ответил на мой вопрос уверенным голосом отовсюду и ниоткуда:

– Я хотел, чтобы представление было волшебным для всей публики, не только для людей.

– И ты попытался подчинить себе разум всех и каждого, чтобы не испортить никому представление?

Сарказм скрыть я не пыталась. Все равно бы не вышло, так чего и пробовать?

– Да, – ответил он просто, с интонацией «конечно же».

Дамиан чуть сильнее стиснул мое обнаженное плечо, и его пальцы коснулись края шрамов на ключице.

– Мне несколько трудно этому поверить.

Видите, я была спокойна. Я не обозвала его подлым вруном.

– Зачем бы еще мне это делать? – спросил он.

Лицо у него было очень спокойное. Я знала, что глаза у него темные, чисто-карие, но помимо цвета я мало что могла о них сказать, потому что в них не смотрела. Этот вампир чуть, черт его побери, не подчинил нас всех даже без взгляда, и я не стану рисковать. Он был высокий, смуглый и красивый – не европеец. Что-то более смуглое, восточное, где-то Ближний Восток, наверное. Что-то египетское было в нем, может, даже вавилонское, потому что он был стар. Не силой, просто возрастом. Я – некромант, и силу и возраст почти любого вампира чую. Это естественная способность, которая усилилась вместе с моей силой. И сейчас от этой способности у меня кости гудели, резонируя под тяжестью веков, сидевших, улыбаясь, напротив меня.

– Использовать таким образом силу против мастера города – это прямой вызов его власти. И ты это знаешь.

– Это если тебя поймают, – сказал Адонис с дивана.

Я глянула на него, стараясь, чтобы не в глаза. Он засмеялся – ему нравилось, что он может подчинить меня взглядом. Ну, точнее, что мы оба думаем, что может.