Лорел Гамильтон - Пляска смерти

Мика посмотрел на меня:

– Дамиан утром не умирает, если он с тобой. Может быть, стоит выяснить, не так ли и с Жан-Клодом?

– Не напирай, Мика.

Мне почти отчаянно хотелось сегодня чего-нибудь нормального. Только в моем голосе прозвучало не отчаяние, а злость.

– Он может спать с другой стороны от меня, так что если утром он умрет, ты его касаться не будешь.

Я покачала головой:

– Почему это для тебя так важно? И именно сегодня?

– Я думаю, необходимо выяснить, не приобрел ли Жан-Клод какие-то из тех возможностей, что приобрел Дамиан. Но важнее, что Белль Морт труднее стало тебя контролировать, когда он к тебе прикоснулся. Я бы постарался сегодня держать его рядом – просто на всякий случай.

Я заморгала, глядя на него, потом вздохнула:

– Ох. Как всегда, практичен.

– Идеально практичен, – отозвался Ашер и отпустил руку Жан-Клода. – Пойду в свою одинокую постель.

– Ашер! – сказала я. – Пожалуйста. Хватит с меня на сегодня обид.

Он улыбнулся, подошел ко мне, обнял и почти братски поцеловал в лоб.

– Никому из вас я сегодня не доставлю огорчения. Но я бы не против был на себе проверить эту вашу теорию о дневных вампирах. Если получится у Жан-Клода, может получиться и у меня.

– У Дамиана получается только в одной комнате с Натэниелом. Боюсь, без Ричарда у Жан-Клода тоже не получится.

Ашер шагнул назад, пожал плечами этим поразительным галльским жестом и направился к двери. Нам он помахал легко и небрежно, но слишком много столетий воспоминаний накопились у меня о языке его жестов. Ну, не у меня, у Жан-Клода, но я их видела. Ашер был задет, и его можно понять – его одного выставили из комнаты. Но окликнуть я его не окликнула. Мне и один-то труп в кровати не нужен, а два – так и подавно.

Я обернулась к указанному трупу. Он был одет в свой элегантный халат, и виднелся треугольник груди, бледный-бледный, обрамленный чернотой лацканов. А волосы – пена кудрей, мягче моих.

На меня волной накатила опустошенность. Не только оттого, что я беременна, тут все сразу было. Слишком много произошло в эту ночь.

Мика обнял меня сзади, Натэниел смотрел мне лицо, приподняв мне подбородок и глядя в глаза. Очень нежно улыбнувшись мне, он сказал:

– Ты вымоталась.

Я кивнула; его пальцы остались у меня на подбородке.

Он поцеловал меня в губы, все еще ласково, без настойчивости. Взяв за руку, он повел меня к кровати. Мика убрал руки с моих плеч, но взял за другую руку, и Натэниел вел нас обоих.

Кровать сегодня была декорирована красным. Алым, от балдахина на четырех стойках до груды подушек. Простыни под покрывалом тоже будут гармоничного или резко контрастного цвета. Когда-то Жан-Клод использовал в убранстве только черный и белый цвета. Я пожаловалась, что мне это не нравится. И до сих пор помню ту первую ночь, когда кровать была декорирована красным. Я тогда перестала жаловаться на монохромность, испугавшись, что он еще чего-нибудь придумает.

Натэниелу пришлось отпустить мою руку, чтобы отвернуть покрывало с горы подушек. Простыни оказались черные – как мазок темноты на красном фоне. Еще подушки поменьше громоздились на двух креслах возле фальшивого камина. Благодаря современным технологиям там действительно могло гореть пламя, но всегда, когда я бывала у Жан-Клода, я там видела только старинный веер за стеклом.

Натэниел и Мика стали сновать туда-сюда как муравьи, пока кресла не оказались завалены подушками, и на кровати их тоже еще много осталось.

Жан-Клод подошел и встал по ту сторону кровати от меня, и мы глядели друг на друга поверх разлива красного и черного шелка. Разлива – это точное слово, кровать была куда больше двуспальной. Я ее называла «кровать оргийного размера», но на самом деле мы с Жан-Клодом такого здесь не устраивали, и не хотелось бы намекать, что без меня нечто подобное происходит. Просто я никогда такой большой кровати не видела. Нет, не совсем верно – у Белль была кровать такого размера. Черт, зря я об этом подумала. Сразу какой-то холодок пробежал по коже.

– В чем дело, ma petite? – спросил он.

Я покачала головой. Сообщать о своих наблюдениях насчет сходства кроватей мне не хотелось – будто от этого факт стал бы еще более реальным.

Мика и Натэниел вернулись к кровати, Мика остановился и посмотрел на нас обоих. Натэниел стал расстегивать рубашку.

– Может, подождать стоит, – сказал Мика, все еще глядя на нас по очереди.

Натэниел продолжал расстегиваться.

– Разберутся, – сказал он.

Потом снял рубашку и подошел к большому гардеробу – темное дорогое дерево в тон кровати. Гардероб был пуст, если не считать нашей запасной одежды – Натэниела, Мики и моей. У Жан-Клода есть особая комната размером с небольшой склад, набитая одеждой. Время от времени он вешает оттуда в гардероб какой-нибудь наряд, но большей частью здесь бывает чисто и пусто – такую привычку Жан-Клод приобрел, когда ему приходилось регулярно принимать незнакомых. В комнате, где устраиваются свидания на одну ночь, ценных вещей не держат. Сейчас Жан-Клод не устраивал свиданий на одну ночь ради кормежки или траха, но старые привычки держатся долго. А вампиры, как я когда-то выяснила, если заведут себе привычку, от нее уже не отказываются. Поговорка есть на эту тему, насчет старой собаки и новых штук.

Натэниел вернулся к кровати, раздетый буквально догола, и мне стало на секунду неудобно. Я его столько раз видела голым, что не сосчитать, и в присутствии Мики и Жан-Клода тоже столько раз, что не сосчитать. Чего ж это я вдруг покраснела?

Натэниел забрался в кровать, накинув на себя простыню ровно настолько, чтобы я на него не прикрикнула. Дай ему волю, Натэниел, думаю, всегда ходил бы голым. Сейчас он лег на красные и черные подушки, волосы остались заплетены в косу, так что красный и черный шелк был рамой для его лица. Оно стало мужать последнее время: костная структура, которая лишь угадывалась полгода назад, стала рельефнее, мужественнее. От миловидности, какая бывает у юношей, он сдвинулся к мужской красоте, до которой они чаще всего дорастают. И еще за те полгода, что мы вместе, он вырос по меньшей мере на дюйм, в двадцать лет рос, как другие в семнадцать или раньше. Генетика – штука чудесная, но непонятная.

Он улыбнулся мне, очень мужской, полностью мужской улыбкой. Польщенной улыбкой – он знал, что я смотрю на него, и ему очень, очень нравится, как на меня это зрелище действует. Он уже полгода спал в моей постели, около месяца уже спал в ней голый, а я все смотрю на него, как в первый раз.

Я отвернулась, покраснев.

– Ложись, Анита, – сказал он. – Ты сама знаешь, что хочешь.

Злость вспыхнула мгновенно. Когда я подняла на него глаза, то уже не краснела.

– Натэниел, я не люблю, когда лучше меня знают, что я хочу и чего не хочу.