Лорел Гамильтон - Пляска смерти

– Она тебе сейчас мозги затрахает, не давайся! – сказал Пирс.

– Ты тоже слышал ее зов, – ответил Куки. – И тоже не мог сказать «нет».

– Но я не хочу идти к ней. Не хочу, чтобы она меня использовала.

Он повернул своего напарника лицом прочь от кровати. У Куки на правом плече была татуировка из «Улицы Сезам»: маленький довольный Куки-Монстр лопает печенье. Значит, цвет волос не случайно выбран.

– А я хочу, чтобы она меня использовала.

– Сопротивляйся этому желанию!

– А не хочу сопротивляться, – сказал Куки.

– Если бы наш мастер сейчас бодрствовал, – сказал Октавий, – ты бы на такое не осмелилась.

Он обошел их обоих, подошел к кровати – Клодия и Лизандро встали между кроватью и им. Но тут он увидел, как от стены отступил Жан-Клод, и лицо у него просто упало. Страх, страх и смущение – вот что отразилось на нем. Он был потрясен, увидев Жан-Клода. В конце концов Октавий сумел справиться со своим лицом, но первого взгляда было достаточно – и еще упоминания, что Огюстин спит. Тут я сообразила. Мы не проспали целый день, и Клодия с ее командой не вернулись на дежурство – мы вообще почти не спали, и Жан-Клод не умер на рассвете. Он, как и Дамиан, не умирал теперь на рассвете, если спал, касаясь меня.

Октавий снова стал надменным, но гнев отложил подальше – не хотел затевать ссору. Он поклонился.

– Жан-Клод, я не думал, что ты на ногах. Я не увидел тебя. Как правило, у меня манеры лучше, чем я проявил сейчас, это гнев заставил меня забыться. Прошу меня простить.

Слова звучали отчетливо, но произносил он их слегка торопливо. Очевидно, это было для него нервное бормотание.

– Здесь нечего прощать, Октавий – если, конечно, ты не станешь нам помехой.

Октавий посмотрел на него, и видно было по напряженным плечам, что ему очень неуютно.

– Помехой – в чем, Жан-Клод?

Жан-Клод встал перед ним, все еще голый, но совершенно не смущаясь, как любой из оборотней. В голом виде он шел как в самом изысканном убранстве, будто не замечая собственной наготы.

– Огюстин сказал, что эти два льва – предлагаемые кандидаты в pomme de sang для ma petite.

– Это так, – кивнул Октавий.

– Возможно, мы слишком поспешно отвергли их накануне. Я думаю, что ошибки этикета были допущены с обеих сторон, как ты думаешь?

– Вероятно, вероятно, мы все слишком спешили, – согласился Октавий. По голосу было ясно, что он не очень понимает, куда ведет разговор, и пытается проявлять осторожность, но так, чтобы это не было оскорбительно. Я думаю, что если бы Жан-Клод здесь не стоял, а его собственный мастер не был бы мертв для мира, Октавий был бы менее осторожен и более зол. Черт побери, если бы сейчас здесь была только я да оборотни, он бы нас всех послал к соответствующей матери – вежливо как-нибудь.

– Ma petite сейчас попробует одного из ваших львов. Я думаю, что в свете всего того, что случилось, неплохо было бы сцементировать более сильную нашу связь с твоим мастером. Мы ведь, в конце концов, два самых сильных мастера в этой стране, и наши территории – наиболее сильные в центре этой страны.

Я отследила формулировку. Подразумевалось, но не говорилось впрямую, что совместно мы могли бы править в центре этой страны, и не лучше ли быть нам союзниками, нежели врагами? Или это я случайно чуть-чуть подслушала мысли Жан-Клода. Он не имел ни малейшего намерения начинать какую-нибудь завоевательную войну, но намекнуть на нее – это давало нам в руки два рычага: страх и жадность. Страх оказаться нашим врагом, и жадность – принять участие в дележке трофеев, если мы решимся на завоевание. Жан-Клод играл с Октавием.

Тот облизал губы, выпрямился, будто только что заметил, что сутулится.

– Вероятно. Я знаю, что в намерения Огюстина входило предложить львов как pomme de sang. Или выменять на кого-нибудь из твоих женщин.

– Я не вымениваю своих подопечных. Надеюсь, ma petite ясно изложила это твоему мастеру.

– О да, вполне ясно, – кивнул Октавий. Чуть-чуть послышались злые нотки, и он постарался овладеть собой, поэтому последующие слова были пустыми и неоскорбительными. – Я думаю, моему мастеру будет приятно, если вы сочтете его кандидатов в pomme de sang достойными внимания.

Жан-Клод посмотрел на меня. Лицо его было непроницаемым, красивым, но голос его у меня в голове, тихий-тихий, мимолетный, сказал мне, чего он хочет.

– Зови их.

Я протянула к ним руку и сказала:

– Ко мне.

Куки немедленно повернулся ко мне, и только пальцы Пирса на его руке остановили его.

– Пирс, не вынуждай меня с тобой драться.

– Если он недостаточно силен, чтобы устоять, – сказал Октавий, – предоставь его его судьбе.

Куки посмотрел на Октавия:

– Ты не понял. Я не хочу ей сопротивляться. Я хочу, чтобы она меня взяла.

Пирс попытался снова повернуть Куки к себе.

– Ты не понимаешь? Это же подстава! Она тебя уже подчинила. Уже она тебя сделала, и ты даже еще не понял!

– Может быть, но если это и так, меня устраивает. – Тень улыбки, которую я видела, исчезла, и голос его прозвучал очень серьезно: – Убери от меня руки, Пирс. Второй раз просить не буду.

– Отпусти его, Пирс, – велел Октавий. – Это приказ.

Пирс глянул на него сердито, но руки отпустил. Даже поднял их вверх – дескать, не виноват.

Мелькнула мысль посмотреть, не удастся ли заставить подойти и Пирса, но Куки уже шел ко мне. Одного льва пока хватит.

Клодия заступила ему дорогу, нависнув над ним. Впервые, наверное, он видел женщину, достаточно высокую и мускулистую, чтобы она над ним нависла. И по его реакции можно было много о нем сказать.

– Блейк, убери свою крысу.

– Отдай пистолет, и я отойду, – сказала она.

– У меня было больше оружия, когда она сегодня меня трогала.

– Ты тогда был телохранителем при своем мастере, а сейчас идешь на тесный и личный контакт с одним из моих.

Она говорила тихо, по-деловому. Интересно, что она назвала меня одним из своих мастеров. Что-то новенькое.

Я видела по одному плечу, что он пожал плечами, потом, очевидно, передал ей пистолет, потому что Клодия отступила в сторону.

Он подошел босиком к кровати, успев уже расстегнуть верхнюю пуговицу джинсов. Это он сделал заранее, или зацепился пистолетом, когда доставал? Последнее было бы беспечно. Он беспечен?

Я была чересчур спокойной, смотрела, как он подходит, и сама удивлялась собственной отстраненности. Это было почти как шок, или же… лев во мне был абсолютно бесстрастен к приближающемуся оборотню. Животные в некоторых смыслах реагируют сильнее, чем мы; люди принимают это за эмоции, но это не так. Эмоций у кошки в моей голове не было. Она ждала. Ждала с холодным, настороженным терпением, будто могла так наблюдать за ним вечно и ничего не чувствовать. Ему выбирать, поладим мы с ним или прогоним его. Если он проявит глупость или слабость, она его не примет. Может быть, убьет, но страстности в этом решении не было. Оно было холоднее, чем любая мысль, у меня бывавшая, кроме тех случаев, когда я принимала решение убивать. Тогда наступал момент холодной ясности, почти полного покоя. И в голове этой большой кошки мой момент мирной социопатии тянулся вечность.