Лорел Гамильтон - Лазоревый грех

Машины столкнулись — это выглядело натурально, случайно. Клодия вылезла, высокая и женственная даже на таком расстоянии. Фредо выскочил с воплем, размахивая руками.

Плохие парни завели машину и поехали к дальнему выезду со стоянки, дальше вдоль улицы, которая сейчас оказалась заблокирована. Наверное, что-то все-таки учуяли, гады.

«Импала» остановилась раньше, чем они свернули на дорогу, а это значило, что они заметили третью машину, поставленную за «Цирком», блокирующую переулок между «Цирком» и соседним зданием.

Бобби Ли вышел к лестнице первым, и мы загрохотали следом, надеясь, что последняя машина — грузовик — перекрыла дальний переулок с разгрузочной площадкой. Мы оба пожертвовали возможностью быть среди первых стрелков, чтобы видеть, как разворачивается план.

Когда мы вылетели на стоянку, стрелки рассыпались между немногими машинами, как грибы после ливня. Я почти глупо себя чувствовала, вынимая пистолет и становясь в полукруг. Фредо, Клодия и двое других водителей составили второй полукруг с другой стороны.

Это не был полный круг — иначе мы стреляли бы друг в друга, так что круг в некотором смысле был метафорический. Но эффект — реальный.

«Импала» стояла в кругу стволов, с включенным двигателем, и никакого оружия в ней пока что видно не было. Блондин очень твердо держал руки на баранке. Это у брюнета в кепочке с козырьком рук не было видно.

С нашей стороны было много криков насчет руки вверх и никому ни хрена не двигаться. Они и так не двигались, но мотор продолжал работать, а руки второго человека все еще не были видны. Я держала наведенный пистолет одной рукой, но вторую подняла. Не знаю, увидел ли и понял ли кто-нибудь еще, но Бобби Ли увидел и понял. Он поднял руку почти таким же жестом, и ор смолк. Настала внезапная тишина, только двигатель урчал.

В этой тишине я сказала, стараясь, чтобы мой голос был услышан:

— Заглушить мотор!

Тот, что в кепочке, сказал что-то, чего я из-за стекла не услышала. Блондин очень медленно опустил руку, и двигатель смолк. Тиканье затихающего мотора четко раздавалось в наступившей тишине.

Тот, что в кепке с козырьком, был явно недоволен. Хоть глаза его закрывали солнечные очки, по очертанию губ это было несомненно. Руки он по-прежнему держал внизу. Блондин вернул руку на руль.

— Руки так, чтобы мы их видели, — сказала я. — Живо!

Руки блондина задрожали на баранке, будто он положил бы их туда, где я их буду видеть, если бы они уже не были на виду. Он что-то сказал своему спутнику, и владелец козырька покачал головой.

Я опустила ствол, сделала глубокий вдох, задержала дыхание, прицелилась и медленно и осторожно выдохнула, давя на спусковой крючок. Выстрел в тишине бухнул громко, и я не сразу услышала шипение воздуха из пробитой шины. Я снова навела ствол на окно блондина.

Он резко распахнул глаза и что-то быстро и лихорадочно стал говорить своему напарнику.

— Бобби Ли! — позвала я. — Пусть кто-нибудь с той стороны машины приставит ствол к пассажирскому окну.

— И выстрелит?

— Пока нет. А если придется стрелять, то чтобы той же пулей не задело блондина. — Я посмотрела на него. — И целься соответственно.

Это оказалась Клодия. Она шагнула вперед и приставила ствол к окну, чуть нагнув ствол вниз, чтобы не попасть в человека на соседнем сиденье. У пуль есть очень противная склонность лететь дальше, чем тебе хочется.

Она спросила, не глядя на меня, не отрывая глаз от человека, в которого целилась:

— Мне его убить?

— Нам для допроса нужен только один, — ответила я.

Она улыбнулась, блеснув белыми зубами, и это красивое лицо в раме черных волос стало свирепым и пугающим.

— Отлично.

— Я не буду повторять второй раз. Руки туда, где нам их будет видно. Иначе...

Он не поднял рук. Либо он глуп, либо...

— Бобби Ли, нам кто-нибудь прикрывает спину?

— Ты в смысле, нет ли у них резерва?

— Ага. Либо он здорово упрям, либо ждет подмоги.

Он сказал что-то быстро и резко, похоже было на немецкий, но это не было по-немецки. Южный акцент исчез сразу. Кое-кто из крысолюдов повернулся в другую сторону, озирая периметр. Мы были на открытом месте, к нам не подкрасться. Единственная реальная опасность была бы, если бы у кого-то там была винтовка с оптическим прицелом. Со снайперами нам было поделать нечего, а раз так, мы и волноваться не стали, притворившись, что этого не может быть, а заниматься надо тем, что есть. Но участок кожи у меня на спине от лопаток до затылка покрылся гусиной кожей, будто я ощущала на себе взгляд прицела. Я не сомневалась, что это воображение, но мое воображение вечно создает проблемы, когда я на взводе. Я попыталась думать о чем-нибудь другом, например, почему этот мудак не задирает клешни в гору.

Я целилась одной рукой и могла освободить левую. Я поняла палец — раз, потом второй — два.

Блондин бешено что-то говорил. До меня долетали обрывки голоса — судя по интонациям, «да подними же ты руки!».

Я начала поднимать третий палец, когда владелец кепки вытащил руки наверх — медленно. Они были пусты, но я любые деньги была готова поставить, что на коленях у него какая-то неприятная железяка есть. Не может не быть.

Клодия продолжала держать пистолет у окна. Я думаю, потому что ей не велели его убирать. И мне, честно говоря, это нравилось. Она достаточно близко на случай, если этот тип полезет за своей железкой.

Я сделала понятный всем жест — покрутила рукой в воздухе, приказывая открыть окно. Машина у них была такая старая, что это действительно надо было делать, вращая ручку. Блондин медленно, аккуратно опустил стекло, а другая рука его будто приклеилась к рулю. Осторожный человек — мне это нравится.

Он опустил стекло, положил руки снова на руль и ничего не сказал. Он не пытался изображать невиновность или каяться в вине. Просто сидел. И хорошо.

Я была достаточно низкорослой, чтобы почти не наклоняясь, увидеть колени второго. Там ничего не было, то есть он сбросил на пол то, что держал на руках. Чтобы мы не видели. Что же это за чертовина у него там?

Я чуть повысила голос:

— Ты, в кепке, положи руки на приборную доску, медленно и плашмя. И если ты их оттуда двинешь, получишь пулю. Это ясно?

Он не смотрел на меня.

— Это ясно?

Он стал передвигать руки к приборной доске:

— Ясно.

— Зачем вы за мной следили? — спросила я, обращаясь в основном к блондину, потому что уже понимала: второй по своей воле не слишком много сообщит.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

У него был едва заметный немецкий акцент, а у меня слишком много родственников с таким же акцентом, чтобы его не узнать. Конечно, им всем уже за шестьдесят, и они старую родину не видели сто лет. Я готова была поспорить, что наш блондин — более поздний импортный товар.