Лорел Гамильтон - Лазоревый грех

Он осклабился:

— Ни то, ни другое.

— А откуда такая уверенность, что он не наш?

— Он не пахнет стаей.

— Забудь, что я человек и что мой нос в четыреста раз менее чувствителен и избирателен к запахам, и объясни попроще.

— В человеческом облике у меня совсем не такой хороший нос, как в волчьем. Мир просто оживает. Обоняние — почти как зрение. Если ты этого не испытала, то объяснить трудно, но в человеческом облике за зрением сразу идет осязание. В волчьем за зрением, а бывает, что и впереди него, идет обоняние.

— Ладно, пусть так. А что пользы от этого для нашего расследования?

— Польза такая: я знаю, что убийца — вервольф, и знаю, что он не из наших волков.

— Твое мнение в суде не услышат.

— Я и не думал. Честно говоря, я бы раньше тебе сказал, если бы не думал, что ты тоже это учуяла.

У него был обеспокоенный вид, и от этого он вдруг показался моложе — очарование ранней юности.

Но то, что он сказал, заставило меня задуматься.

— Почти ни одна порода ищеек не станет выслеживать вервольфа, кстати, как и любого оборотня. Собака тут же начинает трусить, скулить, выть и рваться прочь. То есть они говорят охотникам: ничем не можем помочь.

— Я знаю, что собаки нас не любят, не знал только, что так сильно.

— Зависит от породы, но вообще-то собаки предпочитают с вами не связываться. Не могу сказать, чтобы я их сильно осуждала.

— Так что идти в питомник и выбирать собаку, чтобы шла по следу, не имеет смысла.

— Ты бы весь питомник на уши поставил.

— Ладно. К чему ты это все? — снова ухмыльнулся он.

— Вот к чему. Вервольф в обличье волка может выследить этого убийцу?

Джейсон задумался, и лицо его снова стало полностью серьезно.

— Наверное, только я не думаю, что полиция согласится. Там нас тоже не слишком любят.

— Может, и не согласится, но я закину эту идею Зебровски, когда он позвонит.

— А ты уверена, что он позвонит?

— Да.

— Почему?

— Потому что у него на руках два женских трупа, и наверняка уже стоит звон в газетах и на телевидении.

— Знаешь, глядя в телевизор, читая иногда газеты или даже слушая радио, ко всему этому привыкаешь.

— Тоже верно, но это дело надо раскрывать срочно, чтобы не рисковать новыми жизнями. Зебровски позвонит, потому что они хватаются за соломинку — иначе бы тебя не загребли. Будь у Дольфа более перспективная версия, он даже такой, как сейчас, малость не в себе, не стал бы сыпать соль тебе на хвост и мне тоже.

— Ты уверена?

— Он прежде всего коп. Будь у него за кем гоняться, он бы уже гонялся и не стал бы тратить на тебя время.

— Не знаю, Анита. Я не видел, чтобы сегодня в нем было много от копа. Больше он был похож на человека, который слишком поглощен своими личными проблемами, а остальное у него на втором плане.

Я бы возразила, если бы могла, но нечего было возразить.

— Я подкину эту идею Зебровски. Если у них будет отчаянное положение, он ухватится.

— И насколько отчаянное?

Я повернула джип к стоянке у «Цирка».

— Два новых тела, если не три. Использовать вервольфа для выслеживания вервольфа может показаться прикольным Зебровски, но подать это начальству будет непросто.

— Еще две убитые женщины, если не три. Анита, почему не прибегнуть к отчаянным мерам без такого ужаса?

— Полицейские, как большинство людей, не привыкли выходить мыслью за рамки, Джейсон. Использование вервольфа в обличье волка как ищейки куда как за эти чертовы рамки выходит.

— Пусть так. Но я чуял запах того, что было там наверху, Анита. Море крови и гора мяса. А нельзя человека превращать в мясо и кровь.

— А разве мы для вас не просто еда на копытах?

Это я попыталась пошутить, но Джейсон оскорбился.

— Уж кто-кто, а ты должна понимать.

— Наверное, — ответила я, чувствуя, как и моя улыбка тоже исчезает. — Ладно, прошу прощения, не хотела никого обидеть, но мне слишком многим оборотням приходилось развеивать любые иллюзии насчет того, какое место я занимаю в пищевой цепи. И есть еще чертова уйма оборотней, считающих, что они — верхнее звено.

— Я в эту радикалистскую чушь насчет того, будто мы вершина эволюции, не верю, — сказал Джейсон. — Будь мы действительно эволюционным совершенством, неужто после стольких тысяч лет вы, бедные людишки, все так же превосходили бы нас числом? Да и числом убитых мы вам тоже уступаем.

Я припарковалась возле задней двери и заглушила мотор. Джейсон открыл дверь, но еще сказал через плечо, выходя:

— Не обманывай себя, Анита. Простые нормальные люди убивают нас куда больше, чем мы их даже будем когда-нибудь. — Он улыбнулся, но невесело. — Они и друг друга убивают больше, чем мы их.

С этими словами он зашагал через стоянку и ни разу не обернулся.

Я обидела Джейсона. До сих пор я даже не знала, что это возможно. То ли он растет, то ли я стала менее тактичной, чем была. Поскольку второе предположение абсолютно невозможно, значит, Джейсон взрослеет. Впервые я подумала, всегда ли он будет доволен положением ручного волка и закуски для Жан-Клода. И еще стриптизера. Нельзя же всю жизнь кормить вампиров и быть стриптизером? Или можно?

Бобби Ли встретил меня в дверях. Высокий, светловолосый и почти сверкающий — по контрасту с мрачной кладовой у него за спиной. Но настроение у него было отнюдь не сияющее.

— Полицейские должны были позволить мне тебя сопровождать.

— Кажется, они не поверили насчет того, что я всех вас взяла в помощники.

— Тебе надо было просто сказать, что мы — твоя охрана.

— В следующий раз так и сделаю, Бобби Ли.

Я рассказала ему все, что узнала в полиции, во время спуска по почти бесконечной лестнице, которая вела из кладовой в нижние этажи «Цирка проклятых». Лестница была так широка, что по ней могли идти в ряд четверо, но ступени были расположены неровно, будто их создатель не был человеком. Они явно не предназначались для двуногих.

— Я не знаю имени Хайнрик, — сказал Бобби Ли.

Я так резко к нему повернулась, что оступилась, и он подхватил меня под руку. В этот момент я поняла, что на самом деле мало что о нем знаю.

— Ты же не можешь быть белым расистом, ты же работаешь на Рафаэля.

Он отпустил мою руку, убедившись, что я твердо стою на непривычно широкой ступени.

— Детуля, я знаю белых расистов, которые специализируются на ненависти к людям потемнее Рафаэля.

— Настоящие южане не говорят «детуля».

Он усмехнулся:

— Но вы же, дубари-северяне, от нас этого ждете?

— Мы в Миссури, это не север.

— Там, откуда я родом, это север.

— И где это?

Он улыбнулся шире.

— Когда-нибудь, когда наступит время поспокойнее, сядем, посидим за пивом или за кофе и устроим вечер воспоминаний. А сейчас, детуля, не отвлекайся, потому что мы по шею в дерьме и продолжаем тонуть.