Полина Луговцова - Избушка на краю омута

Он зашел в дом, достал из тумбочки паспорт, бережно завернутый в полиэтиленовый мешок, и конверт, сунул все в охотничью сумку, перекинул через плечо ружье и вышел, оставив дверь незапертой. От кого запирать? И зачем? Брать у него нечего.

Широким уверенным шагом дед Кузьма направился по тропе, едва просматривавшейся в высокой траве. Ходили тут редко, а трава на влажной почве, да еще в жару, поднималась, как тесто на дрожжах, не по дням, а по часам. Вошел в сумрачный лес. Тот встретил его тишиной. Лишь ветки под ногами хрустели да сухая от жары трава шуршала об заскорузлые штаны. Никого. Ни одна пташка с ветки не вспорхнула. Мертвые места. Глухие. По обе стороны от тропинки — болото. Кто дороги не знает, в трясине увязнет, измотается. Вон и туристы пришли еле живые, в грязи по уши. Потому и не ходит в деревню никто, разве что по особому приглашению.

Шел долго, не меньше часа. Дорогу эту старик наизусть знал, с закрытыми глазами одолел бы опасный путь. С детства каждый день в школу с ребятами ходил. Длинной вереницей шли они гуськом. С каждым годом вереница становилась короче.

Но вот лес поредел и кончился, а вместе с ним кончилось и мертвое царство. Открылось просторное поле, колышущееся на ветру зелеными волнами и наполненное звуками жизни. После гробовой тишины черной чащи стрекот кузнечиков и жужжание пчел оглушали. Шума он не любил, раздражался от этого. Отвык. Старик пересек поле и вошел в редкую светлую рощу. Миновал опушку, заросшую тонкими осинками, и очутился среди белоствольных берез, свесивших к земле гибкие ветви в длинных сережках. Лес приветствовал его раскатистым стуком дятлов. Звук похож на тот, когда горох из мешка на пол сыплется, только громче гораздо. Движение жизни было повсюду: лесные пичуги метались в ветвях, под ногами то и дело шмыгали мыши, прямо перед носом проскакал заяц, ныряя в высокой траве, в щеку врезался мчащийся куда-то жук, кое-где вздымались горы гудящих муравейников. Суета, одним словом. Никакого покоя. Когда вышел на пыльную дорогу, ведущую к селу, вздохнул с облегчением. Хорошо бы по пути никто не встретился. Его в селе все знали и не любили. Здоровались, пряча неодобрительные взгляды. А потом (он знал, хоть и не видел) ему вслед оглядывались и шептались за спиной. Он не слышал, что говорят, но смысл сказанного был ему известен. «Тот самый… Отшельник… С нечистой силой спутался… Черный колдун… Не смотрите ему в глаза… Самое главное — не смотрите ему в глаза!» Боялись его, и правильно делали.

Дошел до почтового отделения, располагавшегося в обычной избе, обозначенной вывеской. Внутри — духота. Все окна открыты, и жара льется в них вместе с солнцем и мухами. Две толстые тетки за стойкой, клюющие носами, встрепенулись от звука шагов, распахнули сонные глаза, уставились на него оторопело. Узнали.

— Здравствуйте! — воскликнула та, что с желтыми кудрями. — За пенсией пришли? Вы последний у нас остались, все уж получили давно.

— Мне торопиться некуда, — ответил старик и зашуршал целлофаном, вытаскивая замусоленный паспорт. — Вот!

Документ шлепнулся на облупленную стойку. Желтокудрая брезгливо взяла его двумя пальцами, будто боялась заразиться чем-нибудь. Другая, черноволосая, с растрепанным узлом на затылке, тут же отвернулась, сделав вид, что пишет что-то в журнале. Старик не видел, но знал, что она там рисует цветочки и сердечки, а сама боковым зрением следит за происходящим и тайком рассматривает старика. Ни одного движения не пропускает. Любопытная, как и все. Он сложил в целлофановый пакет выданные купюры и немного мелочи, туда же отправил паспорт, спрятав все в висевшую на боку брезентовую сумку. Взамен выудил из ее недр белый запечатанный конверт и протянул желтокудрой:

— Вот. Письмо возьмите.

— Опять внуку? — поинтересовалась та и, не дожидаясь ответа, прострекотала по-сорочьи нагло: — Что-то вы все шлете и шлете, а он в ответ не пишет. Может, адрес неверный указываете? Кажется, в прошлый раз другой адрес был. — Она изучала надпись на конверте. — Ну, так и есть. Здесь у вас улица Войкова, а в тот раз была Войковская.

— Все правильно указано, — буркнул дед, сдерживая раздражение. Вечно они суют нос не в свое дело! Надо было к чернявой подойти. Но откуда ему было знать, что желтокудрая название улицы вспомнит? Месяц назад письмо отправлял!

— А что фамилию внука-то не написали? — Она ткнула в пустую строчку лакированным ногтем. — А?

— Не помню я его фамилию. Забыл. Дочь замуж вышла, а фамилия до того заковыристая, что никак выучить не могу: не то Жульников, не то Журиков.

— Как же так? Письмо потеряться может. И улица неправильная, и фамилии нет, — тарахтела желтокудрая, никак не желая отстать.

— Ничего, мне не трудно, еще напишу, — ответил старик и послал ей гневный взгляд. До нее наконец-то дошло. Она сникла, отложила конверт, пожала пухлым плечом и вяло произнесла:

— Да пишите сколько угодно! Может, вам ответы вообще не нужны… Мне-то какое дело!

«Вот так-то лучше! — подумал старик. — И правда, не ее дело. Нечего вопросы дурацкие задавать. Пусть письмо отправит, а кому оно предназначено, ее не касается». Не прощаясь, повернулся и ушел с почты. Почувствовал, как обе уставились на него через окно. «Нет, ты видела его рожу? Пугало огородное краше… А глаза его какие… Жуть… Как у мертвяка… Холодные и пустые!» — это шептала желтокудрая. Старик не видел, но знал, что ее потные от жары подмышки вспотели еще сильнее, и на белой рубашке выступили темные круги, а кожа покрылась мурашками, будто от холода. «Зачем ты смотрела ему в глаза? Говорят же, что нельзя… Все это знают… Теперь по ночам будет тебе в кошмарах сниться. Так и помереть во сне можно. Кондрашка хватит, и не проснешься», — отвечала черноволосая. Ей вдруг нестерпимо захотелось в туалет. «Не каркай!» — испугалась желтокудрая.

«Правильно испугалась», — подумал старик, направляясь в охотничий магазин за патронами. Он знал, что тетки с почты обязательно откроют и прочтут его письмо. Пусть. Они все равно ничего не поймут, потому что тупые. Посмеются, запечатают обратно и отправят по адресу. Он не видел, что как раз в этот момент желтокудрая разворачивала сложенный вчетверо листок, пожелтевший до горчичного цвета, — тот, что вырван был из старой школьной тетради, которая была всего на десять лет моложе старика. От любопытства и волнения тетка закусила нижнюю губу. Когда открылись кривые буквы текста, начала читать вслух:

— «Здравствуй внучек! Давно не видел тебя, очень скучаю. Приезжай скорее, ведь наступило лето. Ясно. Зной. Невмоготу. Аритмия. Юность где? Давно еле корячусь. Лечусь атварами». — На этом месте она рассмеялась: — Неграмотный, пишет «атварами», а надо «отварами». Ну-ка, что там дальше? «Думаю когда уже что ли умру. Маленько асталось», — фыркнула и повторила последнее слово. — «Асталось»! Мог уж попросить кого-нибудь на ошибки проверить.