Полина Луговцова - Избушка на краю омута

— Это обережное платье! Пожалуйста, не рвите! Это платье богини!

От оглушительного хохота в ее ушах завибрировали барабанные перепонки.

— Нет, я не ослышался?! Во, дура! Ей платьишко жалко! — выкрикивал зловонный рот, маячивший перед самым ее лицом, внутри которого сверкали золотые зубы. Лада попыталась отвернуться, но жесткие пальцы сдавили ее щеки с обеих сторон. Осталось лишь зажмуриться, но от вони это не спасло.

— Что, не нравлюсь? — Жаркий шепот ворвался в ухо. — Это ты меня просто не разглядела. А ну, открой глаза, слышь?! Или я тебе их щас вырву за ненадобностью!

Грубые объятия сотрясли ее тело, и она почувствовала себя тряпичной куклой, от страха потеряв контроль над собственными руками и ногами — они безвольно болтались в воздухе, пока он ее нес куда-то. Потом она упала — ее уронили, как куклу. А потом раздался жуткий вопль. Лада открыла глаза. Гигантская медвежья туша, появившаяся непонятно откуда, нависла над ее обидчиком. Миг — и когтистая лапа скользнула поперек его тела, вспарывая ткань модного спортивного костюма вместе с плотью. От мощного удара мужчина отлетел в сторону. Синяя бейсболка сорвалась с головы. Красная жидкость брызнула из него на лету, как сок из переспелого помидора. Почти одновременно оглушительный грохот сотряс воздух. Медведь вздрогнул и заревел, поворачиваясь назад. Желтые клыки угрожающе обнажились в ощеренной пасти. Лохматый парень попятился, выставив перед собой ружье с задранным вверх стволом, из которого еще вился сизый дымок. Гигант в два прыжка настиг его. Послышался хруст, будто ломались толстые сухие ветки. Только веток там не было. А потом послышалось чавканье — медведь лупил обидчика массивной лапой, разбрасывая вокруг себя куски окровавленной плоти.

Лада вдруг поняла, что должна бежать, пока хищник ее не видит. Но Федор… Как бросить его здесь? Мысль о детях заставила принять решение. Она подползла к директору и склонилась над ним. Глаза его были закрыты. Дыхания не слышно. Она коснулась губами колючей щеки. Две слезинки сорвались с ресниц, застряв в его щетине. Надо уходить. Пора. Дети в беде. Их надо спасать. Прошло уже так много времени! Она должна спешить! «Старый упырь, жрет и жрет, кровь пьет, мясо жует, кости грызет», — пробормотала она неосознанно, поднялась на ноги и помчалась стрелой между сосновых стволов, едва касаясь земли ногами.

А в это время на остановке рейсового автобуса, расположенной на шоссе близ села Богдановка, начал собираться народ. Автобусы, курсирующие между Седельниково и Омском, ходили по разработанному расписанию и всегда его нарушали, обычно опаздывая, но могли и раньше времени проехать. Поэтому пассажиры приходили заранее. Ведь если опоздать, то следующего рейса придется дожидаться часа три, если вообще не отменят. С послеобеденным рейсом такое часто бывало.

Первой пришла женщина с клетчатой сумкой, из которой торчали пластиковые бутылки с молоком. Хотела присесть на длинную лавочку внутри бетонной коробки, выкрашенной в яркие цвета — голубой и зеленый, но лавочка, к сожалению, была занята. На ней спал, вытянувшись во весь рост и повернувшись лицом к стене, какой-то неопрятного вида мужчина. И еще внутри пахло мочой и перегаром — возможно, от него. Женщина, устало вздохнув, осталась стоять снаружи, прислонившись к стене. Вскоре пришли еще люди, все незнакомые — наверное, из Седельниково. Только она одна была из Даниловки — самой дальней деревеньки, расположенной к северу от этого большого села. Чтобы добраться до остановки, ей пришлось изрядно пройтись пешком, и ноги гудели от усталости. Ведь еще, возможно, и в автобусе придется три часа ехать стоя, если место никто не уступит: этот рейс всегда идет полный, а на первый, утренний, она опоздала. Если бы не этот алкаш-забулдыга, могла бы хоть немного на лавочке посидеть, так нет — разлегся, как барин, будто он тут один!

Женщина вновь заглянула в пустой бетонный павильон — кроме спящего мужика, внутри никого не было. Люди не желали дышать неприятным спертым воздухом и толпились у дороги. Она подошла к лежащему и несильно толкнула в плечо (теперь ведь не одна на остановке, не так страшно). Вдруг нога мужика безвольно сползла с лавки, а голова чуть повернулась, и она увидела его лицо синюшного цвета. Из полуоткрытого рта выбралась зеленая муха и взлетела, громко зажужжав. То был Ленька-электрик из ее деревни, она его узнала.

— Господи, мертвяк! — завопила она, привлекая внимание людей. Те мгновенно хлынули внутрь, заполнив небольшое темное пространство. Кто-то вызвал полицию. Они приехали как раз тогда, когда прибыл рейсовый автобус. Остановка опустела, люди уехали, но женщине пришлось остаться: ведь она сообщила, что знала покойного. Она давала показания, повторяя одно и то же в сотый раз, и следователь очень медленно писал что-то на листе бумаги, прикрепленном к черной папке. Женщине хотелось плакать от того, что все пятнадцать литров молока, надоенных только этим утром и приготовленных для продажи на рынке города, скоро скиснут на такой жаре.

Старик встретил незваных гостей вполне миролюбиво. Все оказалось не так страшно, как описывал Генка. Да, физиономии деда позавидовали бы изготовители масок для фильмов ужасов, и, окажись старик в Голливуде, он наверняка бы сделал блестящую карьеру актера в жанре «хоррор». Но бывают же некрасивые люди. Что тут такого? Просто из-за отталкивающей внешности местные невзлюбили старика и потому приписали ему связь с нечистой силой. А старик-то, может быть, ни в чем и не виноват. Так размышлял Борис, сидя за столом, уставленным нехитрыми угощениями. Хозяин избушки достал, видно, все лучшее, что у него было: малиновое варенье, мед, соленые грибы и даже вяленое мясо, нарезанное длинными толстыми ломтями, красное, с беловатыми прожилками. Выглядело оно аппетитно. Борис попробовал, но не смог откусить ни кусочка — оно оказалось жестким, как резина, и очень соленым.

— А что это за зверь? — спросил он, разглядывая кусок.

— Сох, — сорвалось с губ старика странное слово.

— Чего? — удивленно переспросила Лера Красавина, глядя на мясо с подозрением. — Такое красное…

— Правильно, привыкла к розовой колбасе с красителями, — вмешался Паша Зубрилов. — А сох — сохатый, значит. То есть лось.

— А-а, — протянула она с облегчением. — Лось. А у меня, кажется, еще в рюкзаке что-то осталось. Бутерброды должны быть. — Она выбралась из-за стола и пошла к куче вещей, сваленных прямо на полу рядом с входной дверью.