Бентли Литтл - Охота

Я думаю, что больше всего на свете мне нравилось это особое качество воздуха, те атрибуты, которые, казалось, существовали только тогда, когда я охотился с отцом. В городе мы дышали тем же воздухом, что и все остальные, но в дикой природе это были только деревья, растения, насекомые, животные и мы, и воздух казался каким-то более чистым, более прозрачным, свежим, с узнаваемой текстурой, непохожей ни на что, что я испытывал раньше или испытывал после. Звук был смешан, важные шумы увеличены, незначительные шумы уменьшены в громкости, так что ветер в деревьях звучал как шум бурлящей реки, а слова нашего нечастого разговора были приглушены и сведены на нет.

Мой отец работал в Лесной службе США, поэтому всегда скрупулезно следил за тем, чтобы мы охотились в сезон и получали необходимые разрешения, а также он знал эти земли лучше и более тщательнее, чем большинство других охотников в городе. Каждый сезон у него были свои лучшие места на лучших охотничьих угодьях. Но как бы часто мы ни отправлялись на охоту, как бы долго ни проводили там время, мы никогда особенно много не стреляли. Я могу сосчитать на пальцах одной руки, сколько раз мы на самом деле завалили оленя. Впрочем, это не имело значения. Охота была всего лишь предлогом, поводом. Что действительно имело значение, так это то, что мы с отцом оставались вдвоем в дикой природе. Именно ритуал охоты был важен — поход, разбивание лагеря, чистка ружей, выслеживание добычи, а не сам акт убийства.

Чаще всего, несмотря на наши грандиозные планы и заявленные цели, мы заканчивали тем, что вспугивали куропаток и в последнее послеполуденное время нашего последнего дня достаточно стреляли, чтобы оправдать время, которое мы потратили на охоту. Потом упаковывали птиц в наш пустой термоящик и тащили его обратно в грузовик. Моя мать всегда восхищалась нашей добычей. Я никогда не был уверен, действительно ли она была впечатлена тем, что мы привозили, или просто подыгрывала нам. Так или иначе, она ощипывала и готовила охотничьих птиц, и в конце концов мы их съедали.

Мне было лет одиннадцать, я думаю, одиннадцать или двенадцать, когда отец пригласил Гэри Нокса поохотиться с нами. Ноксы были друзьями моих родителей, единственными друзьями, которые у моих родителей действительно были. Они приходили примерно раз в месяц на ужин и бридж, а иногда вчетвером уходили куда-нибудь, переодевшись и оставив меня с няней. Мне кажется, я немного обиделся на отца за то, что он пригласил Гэри Нокса в наш собственный мир, но ничего не сказал.

Разница была очевидна почти сразу. Мы никогда не говорили в наших поездках, мой отец и я. Во всяком случае, мы говорили не много. Нам и не нужно было этого делать. Только позже, когда я стал старше, когда я читал об этом в книгах и видел это в кино и по телевизору, я узнал, что мы должны были говорить, что мы должны были вести себя как друзья. Тогда он был отцом, а я — сыном. А мы ходили на охоту и почти не разговаривали, и оба думали, что хорошо проводим время, и что так все и должно быть.

Но Гэри Нокс был болтуном. Он говорил по дороге к тропе Лесной Службы, он говорил, пока мы распаковывали грузовик и делили снаряжение, он говорил, пока мы поднимались и спускались по холмам. Я не знаю, о чем он говорил, но все это казалось мне скучным, бессмысленным и совершенно неуместным. Пока мы шли по тропинке, ведущей к нашему лагерю, я заметил, что стараюсь держаться в стороне от них двоих.

Мы шли больше двух с половиной часов, и Гэри Нокс все время говорил — о работе, о чем-то прочитанном в газете или о чем-то еще, что его интересовало. Казалось, он вообще не обращал внимания на окружающую нас местность. Мы двигались от кустарникового дуба к пондерозе. Когда мы поднялись на гору Кука и обогнули каньон с западной стороны, тропа превратилась из земли в камень. Мы миновали сочащиеся черные пятна на склоне утеса, — растительную гниль, превратившуюся в своеобразные геологические отметины. Мы смотрели на низкие облака, превратившие горы в плоскогорья и закрывающие каньон серовато-белым потолком.

А Гэри Нокс все говорил офисным языком.

Я старался не обращать на него внимания, старался не слушать, но, хотя я не мог расслышать подробностей его разговора, я улавливал суть по его тону, и это меня угнетало. Он приносил реальный мир в наше святилище. Одиночество дикой природы, все, что я любил в ней больше всего, что делало ее особенной для меня, было для него просто фоном, белым шумом, бессмысленностью, ничем. Поход едва начался, а для меня он уже был испорчен. Я больше всего на свете желал, чтобы Гэри Нокс не поехал с нами. Пока мы шли, я смотрел на затылок отца, и хотя он ничего не говорил, я почему-то знал, что он тоже жалеет, что Гэри Нокс пошел с нами, и от этого мне стало легче.

Мы разбили лагерь в тополиной роще прямо за холмом у реки. Они вдвоем поставили палатку, пока я искал сухие дрова, которые можно было бы использовать для костра этой ночью. Они работали быстро. Палатка была поднята прежде, чем я успел собрать вторую охапку хвороста. Гэри Нокс предложил собрать оставшиеся дрова, сказав, что все равно хочет разведать окрестности. Пока он ходил в лес, мой отец вырыл яму для костра, а я катал камни, выстраивая их вдоль нее. За работой мы почти не разговаривали, и теперь, когда Гэри Нокс ушел, это было похоже на один из наших обычных охотничьих походов.

Вернувшись, он объявил, что собирается порыбачить.

— В реке полно рыбы, — сказал он нам. — Я видел, как они подпрыгивают, просто мечтая, чтобы их поймали.

Мой отец любил рыбалку больше, чем охоту, и хотя мы не захватили с собой удочки, я ожидал, что мы последуем за ним. Особенно если рыба сама выпрыгивала. Но, к моему удивлению, отец посмотрел на меня и сказал:

— Тогда ты поймай нам достаточно для ужина, Гэри. Мы собираемся провести небольшую разведку перед завтрашним большим днем.

Гэри Нокс ухмыльнулся, роясь в своем снаряжении в поисках шляпы против мошкары.

— Я поймаю нам достаточно для ужина, завтрака и обеда.

Я с благодарностью посмотрел на отца, а он улыбнулся мне и подмигнул.

Остаток дня мы провели, следуя по двум тропам, которые вились вдоль подножия холма и огибали хребет. Мы видели следы, а не дичь, но это не имело особого значения. Мы были здесь одни. Воздух был таким, каким он должен был быть. Я слышал грохот реки и не слышал разговор Гэри Нокса, и все было прекрасно.

Вторая тропа заканчивалась на самом краю пологого луга. После того, как тропа пропала, мы пересекли последнюю линию деревьев по траве. Здесь клевер смешивался с папоротником, простираясь дальше в естественную чашеобразную фигуру, и земля пахла так, словно только что прошел дождь, хотя дождя не было уже несколько недель.