Нейтан Баллингруд - Раны. Земля монстров [сборник litres]

Белтран кивнул, чуть улыбнувшись. Опять эта речуга.

– Ага, я знаю.

– Нет, ты не знаешь . Потому что, если б ты знал , ты бы отправился в ветеранский госпиталь, получил бы чертовы таблетки от того, что у тебя там с башкой, и убрался с долбаной улицы. Ты же сдохнешь там, Тран, если продолжишь так херней страдать.

Белтран снова кивнул и повернулся, чтобы уйти.

– Шел бы ты домой, Крейг. А то тебя тут пристрелят.

– И кто теперь потешается? – спросил Крейг. Он попытался оттолкнуться от витрины, но стекло проросло в его голову. И в плечи тоже.

– Слишком поздно, – сказал он. – Я не могу пойти домой. Я тут навсегда застрял. Зараза!

– Я пойду в белый район, – сообщил Белтран. Стараясь не смотреть на Крейга, он повернулся к нему спиной и зашагал к окраинам.

– Ага, давай, иди, нажрись. Посмотрим, станет ли тебе лучше!

– Я хочу найти малышку Айви, друг. Она всегда там ошивается. На этот раз она от меня не уйдет.

– Я тебя уже не слышу. У меня ушей больше нет.

И это было правдой: витрина поглотила Крейга уже почти целиком, или, может быть, он слился с ней. В любом случае, его тело практически исчезло. Только лицо и маленькие круглые плечи выпирали из витрины; рядом с землей пока еще виднелись голени и ступни. Но по большей части он был теперь всего лишь рисунком на стекле.

Белтран зашагал быстрее, чувствуя, как поднимается холодный ветер. Один раз он оглянулся в поисках фигуры Крейга, но ничего не увидел.

Только пустую витрину, глядевшую на него в ответ.

Белтран стоит перед зеркалом и высматривает движение на своем лице. Требуется огромная концентрация, чтобы не шевелиться: склоны и углы его лица, жесткие седые завитки бороды, растущей на щеках, широкие круглые ноздри – даже веки – недвижны, как утоптанная земля. Кожа под глазами отвисшая и складчатая, морщины глубокие – но все, кажется, на своих местах. Ничто не делает того, чего делать не должно.

Он стоит над одной из раковин в туалете ночлежки. Здесь пять отдельных кабинок, большинство из которых лишились дверей, а напротив них – ряд потрескавшихся серых писсуаров. Секундой позже открывается дверь, и один из волонтеров просовывает внутрь голову. Увидев, что Белтран здесь один, он заходит в туалет и позволяет двери закрыться у себя за спиной. Это грузный мулат, на его шее, словно крохотные жучки, выделяются несколько темных бородавок. За проведенную здесь пару дней Белтран его уже замечал, иногда преклоняющим колени, чтобы помолиться с теми, кто был не против это сделать.

– Вы в порядке? – спрашивает волонтер.

Белтран просто смотрит на него. Он не может придумать ответ, поэтому спустя мгновение вновь поворачивается к зеркалу.

– Вы так быстро сюда бросились, что я подумал, будто что-то случилось. – Волонтер не отходит от двери.

Белтран снова смотрит на него:

– Ты у меня на лице ничего странного не видишь?

Волонтер прищуривается, но ближе не подходит.

– Нет. По-моему, все в порядке. – Когда Белтран ничего не отвечает, он добавляет: – Вы знаете, у нас строгий запрет на наркотики.

– Я не под кайфом. У меня тут такая штука… Я не знаю, я не знаю. – Он поднимает рубашку и поворачивается к волонтеру, который никак не реагирует.

– Видишь? – спрашивает Белтран.

– Улицу? Да, вижу.

Белтран говорит:

– Кажется, я одержим призраком.

Какое-то время волонтер ничего не отвечает. Потом спрашивает:

– Это Новый Орлеан?

Белтран кивает.

– Вы тут, наверное, из-за «Катрины»?

– Ага, верно. Эта сука весь мой мир уничтожила, друг. Никого больше нет.

Волонтер кивает:

– Большинство людей из Нового Орлеана направляются в Батон-Руж или в Хьюстон. Как вас сюда занесло?

– Моя девочка. Моя девочка живет здесь. Я поселюсь у нее.

– Ваша девушка?

– Нет, моя девочка ! Моя дочка!

– Вы здесь уже два дня провели, так ведь? Где же она?

– Она не знала, что я приду. Мне нужно ее найти. – Белтран смотрит на свое отражение. У него сухое лицо. У него сухие волосы. Он поднимает рубашку, чтобы еще раз взглянуть на дыру, но она исчезла; он проводит рукой по старой коричневой коже, по курчавым седым волосам.

Волонтер ненадолго замолкает. Потом задает вопрос:

– Как давно вы в последний раз виделись?

Белтран смотрит вниз, в раковину. Фаянс вокруг сточного отверстия потрескался и покрылся ржавчиной. Из труб доносится далекий булькающий звук, как будто там, в кишках города, обитает что-то живое. Белтрану требуется минута, чтобы вспомнить.

– Двадцать три года, – отвечает он наконец.

Лицо волонтера неподвижно.

– Это долгий срок.

– Она вышла замуж.

– И после этого переехала сюда?

– Мне надо ее найти. Мне надо найти мою маленькую девочку.

Волонтер, кажется, обдумывает это; потом он открывает дверь в жилое помещение.

– Меня зовут Рон Дэвис. Я пастор в баптистской церкви Троицы, она на этой же улице, в нескольких кварталах отсюда. Если вы здесь закончили, почему бы вам не пойти туда со мной. Думаю, я смогу вам помочь.

Белтран смотрит на него:

– Пастор? Нет уж, друг. Я не хочу сегодня вечером о Боге слушать.

– Это не страшно. Вы не обязаны разговаривать о Боге.

– Если я уйду, обратно меня не пустят. Моя койка кому-нибудь другому достанется.

Дэвис качает головой:

– Вам не нужно будет сегодня сюда возвращаться. Вы сможете переночевать в церкви. Если нам повезет, вы вообще никогда больше этого места не увидите. Если нет, я позабочусь, чтобы завтра ночью для вас нашлась постель. – Он улыбается. – Все будет хорошо. У меня есть здесь кое-какое влияние, знаете ли.

Они покидают ночлежку вместе, выходят в густой жар флоридской ночи. Воздух на улице сильно пахнет морем, так сильно, что сердце Белтрана екает от ощущения, что он находится в месте незнакомом и новом. Слева, через несколько кварталов по Центральной авеню, он видит высокие мачты парусников в гавани, собравшиеся, точно березы в роще, бледные и призрачные в темноте. Справа город простирается равниной бетона и света, мягко светящиеся надземные переходы – стальные форшлаги – выгибаются над улицей. Люди, сгорбившись, шагают по тротуарам, спят в маленьких альковах у магазинных дверей. Некоторые поднимают головы, когда двое мужчин выходят из ночлежки. Один дергает за штанину проходящего мимо Белтрана:

– Эй. Ты уходишь? Есть у них свободная кровать?

Дэвис что-то говорит человеку, но Белтран игнорирует обоих. Он надеется, что идти до церкви недолго. Приятное чувство дезориентации, которое он ощущал всего мгновение назад, сменяется тревогой. Здания кажутся слишком безликими, все их фасады – чуждыми. Он глядит в небо – и там, в грозовых облаках, находит что-то привычное.

Наползавшие тучи и холодные порывы ветра, предшествующие грозе, делали прогулку до окраин приятнее. Дождь его не страшил, особенно в летние месяцы, когда грозы в Новом Орлеане были внезапны, сильны и мимолетны. Низкие серые облака скрывали вечернее небо, их массивные животы время от времени освещались огромными беззвучными вспышками молний. Кости Белтрана в такую погоду гудели, словно через них шел ток. Он вышел из темного района Тремэй в драгоценный блеск новоорлеанского Центрального делового района, где огни сияли даже когда здания были пусты. Откуда-то послышался звонок невидимого трамвая, несшегося по свободным от препятствий рельсам, как животное на полном скаку. Белтран зашагал вдоль рельсов, мимо банков и отелей, пока наконец не вышел на широкую улицу Сент-Чарльз-Авеню и не попал в нижний Садовый район. Разделительная полоса – лента травянистой земли, разбивавшая авеню на дороги, которые вели к центру и окраинам, – была здесь достаточно широка, чтобы вместить две трамвайные линии, идущие бок о бок. Давным-давно какой-то прекраснодушный городской планировщик посадил здесь пальмы. Через полмили они сменялись огромными местными дубами, которые видели посадку пальм и в конце концов станут свидетелями их кончины. Они стояли как древние боги, защищавшие Новый Орлеан от диких небес в вышине.